"К.Н.Леонтьев. Египетский голубь" - читать интересную книгу автора

камер-юнкер, франт и формалист в светском отношении. По службе человек
основательный и трудолюбивый, но во всем остальном до невозможности скучный.
Хотя с виду мы жили с ним очень мирно, потому что он был характера ровного,
серьезного даже и в светских мелочах, и очень обязателен как товарищ, но я
его что-то не любил; другой член посольства, очень язвительный, насмешник и
выдумщик разных прозвищ, прозвал его (за глаза, разумеется) "вестовым": это
очень было удачно, потому что у него были черты лица очень грубые, лицо
красное, белокурые и густые солдатские усы, без бороды. Я где-то видел таких
солдат.

Он вышел на лестницу в ту минуту, когда Блуменфельд и милая незнакомка
не завернули еще за поворот дорожки. Я оглянулся на него; он поглядел им
вслед и равнодушно сказал:

- Я ее знаю; это жена одного здешнего банабака, Антониади.

Что значит банабак, я уже знал тогда. Бана-бак значит по-турецки: "эй
ты! смотри на меня!", т. е. "слушай, я тебя зову!.." Простые люди в Турции
беспрестанно кричат друг другу: "эй! бана-бак!"

Поэтому и сделали из этого особое название банабак: простой, "здешний
восточный человек"; вроде нашего русского хам, только с менее злым и подлым
смыслом... Просто: человек здешний... и больше ничего.

- Она не похожа на жену банабака, - сказал я галантерейному и
раздушенному вестовому.

- Не похожа, а жена, - отвечал он. - И почему ж не похожа! Что ж в ней
особенного... Эти синие ленты у ней, правда, очень хороши (вестовой был
тонкий знаток в женской одежде), заметили вы на них тонкие бордюры
соломенного цвета? Это очень мило; очень мило. И шляпка хороша. Она,
впрочем, воспитывалась в Одессе; из порядочной семьи негоциантов. А он
банабак. Впрочем, был долго в Англии... Не пойдете ли и вы вместе завтракать
в Бельвю?

- Пойдемте.

Мы спустились вместе с лестницы и встретили Блуменфельда. Проводив так
любезно "жену банабака" до ворот, он вернулся с лицом уже недобрым,
недовольным и насмешливым, и с первого слова начал передразнивать эту
женщину, перед которой он только что так искренно, казалось, рассыпался.

- "Виновата, я другой раз буду становиться сзади..." - говорил он с
гримасой и немного картавя (она, правда, немного картавила или, вернее
сказать, "пришепетывала", я должен употребить это слово, хоть и ненавижу
его; мне кажется оно слишком грубо для Маши и для ее тонкого и едва
заметного недостатка).

- Pardon, chere maman! - продолжал Блуменфельд, глядя на меня и на
камер-юнкера с насмешливою улыбкой. - Pardon, chere maman... Я буду