"Леонид Леонов. Саранча" - читать интересную книгу автора

горлянка... Кажется, так там называется собачий дифтерит. Мы растерялись; их
умерло сразу семьдесят пять, а мы их знали всех по именам. Тогда самоед
сказал: "Собаки дохнут, и мы все докуримся, как цигарки..." Мы накричали на
него, как никогда, потому что, в сущности, кричали на самих себя. Мы дали
ему побольше водки, и, пока он пил, а воздух тоненько свистел у него в
ноздрях, мы отправились, как обычно, в обход расставленных капканов и
силков. Все они были пусты, а в одном чудом оказалась птица. Была какая-то
необыкновенная розовость в мире, мороз доходил до сорока восьми. Когда мы
вернулись, продрогшие и успокоенные, самоеда не было, а печь стояла
нетопленной; у Марии была женская душа, Мария боялась умереть. Она сбежала и
увезла с собой многое из наших припасов, наш порох, наши лекарства. Мы
замечали и раньше, что Мария зашивала таблетки аспирина и каскары в ладанку
и носила на шее как амулет, - и правда, она никогда не болела. Мы
смеялись, - теперь он мог снабдить амулетами целое племя, - но смех не
доставил нам утешенья. Он увез все это на последних собаках в окончательную
неизвестность и гибель, потому что никаких поселков вблизи нас не было. Вот
тогда-то и наступила ночь. Собственно, она пришла ровно за месяц до того,
как началась другая, полярная, шестимесячная. Знаете, это очень сильное
испытание. Мы пережили их две; третью я проводил уже один... Мы затопили
печь, поели из оставшегося и посидели молча; потом я пошел на метеостанцию
записать погоду. - Маронов заметил вопросительный блеск в глазах женщины и
догадался. - За все время он только раз произнес ваше имя. У него уже не
было зубов, оно вышло, как "Иза". Но я услышал о вас [531] еще раньше, -
когда он доказывал необходимость своего отъезда куда-нибудь на чертовы
кулички. Тогда-то мне и захотелось поглядеть на вас. Не сердитесь на меня, я
думал, что вы моложе...
Концами пальцев она растерянно провела по глазам.
- Да, я постарела. Наше поколенье не знало юности. Вы, Маронов,
исключение. Много работы!
- Много работы, - повторил Петр. - Ну, волосы ваши высохли. Подробности
той ночи я опускаю... - Он хотел подчеркнуть и не сумел только выразить, что
все, происходящее не при дневном свете, освещается светом изнутри и оттого
всегда крайне субъективно. А ему именно хотелось по возможности
центрифугировать новоземельский факт.
Мазель не ответила. Пряди черных, чуть курчавых волос рассыпались по ее
шее и загорелым, несколько полным плечам: женщина старела. Маронов взглянул
на нее, и ему почему-то захотелось пить. Тощая рука высунулась из рукава и,
гомерически распухая в суставах, схватила свое собственное отражение в
стекле. Потом рисунок рук и головы расплюснулся, графин наклонился, и
жидкость полилась в стакан. Маронов пил жадно, заглатывая воздух вместе с
водою. Вероятнее всего, то была попытка заглушить вулканическое действие
азиатских пирожков. Графин опустел, и отражения приняли прежние, привычные
глазу размеры.
- Теперь говорите вы. Почему вы ушли от Якова?
- Перестала любить, как это говорится.
- Это происходит так быстро?
- Вы юны, Маронов, и вам еще предстоит объехать дюжину житейских
Мадагаскаров. Наше поколение живет для другого... мне стыдно объяснять, ведь
вы же грамотны! Мы избегаем произносить самое это слово не потому, что
огрубели, а потому, что слово это - слабость. Поэтому, если мне потребуется,