"Леонид Леонов. Саранча" - читать интересную книгу автора

случайности, каких не повторялось со времен интервенции, - эшелон грузился с
музыкой. Проводы отличались знаменательной краткостью; даже присяжные
столичные говоруны благоразумно безмолствовали в этот вечер, а он был
насыщен полдневной истомой, и напрасно в последний раз на отъезжающих в
пустыню дышал холодом снежный Копет-Даг. Темнело, молчание угнетало. Тогда
зажгли свет, и заиграли военные оркестры, распространяя трепетный зноб
гражданского возбуждения. Медь исходила треском; круглые толстые жуки
запорхали вокруг электрических шаров полустанка; кое-кто видел, как в
играющую трубу, в самый звук, провалился один из этих летучих туркменских
скарабеев и сумасшедше, почти искалеченный, вылетел оттуда...
Эшелон торопился. Теперь сплошная саранча летела по всей границе от
Боссаги до Фирюзы, неся на Туркмению взрывчатое свое семя. На конец мая
плошадь заражения в Каракумах исчислялась диковинной цифрой в десять тысяч
гектаров. Досужие математики подсчитали, что вся Средняя Азия не смогла бы
накормить многомиллиардной оравы, которая должна была упасть на нее через
месяц. В песках уже отрождалась пешая молодь; она пока держалась барханных
сопок, поедая тамариск, джузгун и саксаул, но передние уже начинали ползти
на колкие астрагальные поля, отделявшие пустыню от прикультурной полосы. Их
влекло стихийное чутье оазисов, и, судя по началу, неделя эта была
предисловием смерти. Даже на безжизненных межаульных тропах, ведомых лишь
басмачам, они ухитрялись оставлять широкие, расплывчатые язвы. Они тащились,
забивая своею дохлой массой открытые колодцы на караванных путях,
перешагивая или пожирая самих себя и как бы издеваясь над своей собственной
беззащитностью. Это был неумолимый закон согласного множества, повторенный
тысячекратным эхом [546] пустыни. Они шли, и мелкие паразитные мухи вились
над ними. Они шли, а позади оставалась ободранная, обугленная, загаженная
земля, ее гнусный скелет, ее вонючая шкура, ее стыдное исподнее лицо... И на
нем, печальнее могильных камней, торчали обглоданные стержни деревьев.
Есть черный дрозд в Туркмении, его зовут майна; он пожирает саранчуков.
Через несколько суток он уже не ел, а только лупил в голову ползучую беду,
подчиняясь таинственному инстинкту птичьей ненависти. Время от времени он с
распущенными крыльями бросался в воду, чтоб смыть с себя липкий сок своих
жертв, и снова вступал в ожесточенную драку. Но вот майна исчез, майна бежал
ночью: до самого конца туркменского лета никто больше не видал дезертира.
Итак, дехканам приходилось защищаться самим, но дехкане бездействовали.
Пользуясь первоначальным испугом, муллы сеяли смятенье по аулам.
Они спрашивали:
- Вот летит саранча. Что написано у нее на крыле? Они отвечали сами,
ибо никто, кроме них, не понимал
небесного писанья:
- Гостья бога и - смерть за смерть. Не убивайте летящих! Пророк сказал:
"Может быть, вы чувствуете отвращение к чему-нибудь, а оно оказывается для
вас благом!"
Они спрашивали:
- Вот летит саранча. Что потом?
Они отвечали сами и с поспешностью, потому что быстрое слово труднее
уловить чужому уху, на котором лежит отсвет зеленого околыша; но многие
пограничники, в особенности из местного населения, понимали полуродной язык
Туркмении.
- Потом придут мыши. Потом набегут кабаны. Потом ворвется сам