"Леонид Леонов. Evgenia Ivanovna" - читать интересную книгу автора

если бы каким-нибудь попутным несчастьицем отсрочить неминуемую расплату с
судьбой!" - маялась и горевала в те дни Евгения Ивановна, все более ужасаясь
участившимся радостям бытия. Всякая мелочь пьянила ее сейчас, как тот ром
натощак, который однажды, сам навеселе, притащил домой покойный муж и,
насильно приставляя к губам, уговаривал свою заплаканную Женьку хлебнуть из
горлышка для забвенья. Кстати, за время рейса до Александрии, нередко в
присутствии шефа, он не раз мнился ей на палубе, мертвый Стратонов, искоса
следил за покинутой женщиной, из нее самой следил - скорее грустными, чем
ревнивыми глазами. "Ах, Гога, Гога, - пряча мысли, журила его за малодушие
Евгения Ивановна, - жизнь такая чудесная вокруг, зачем ты сдался так рано?"
Однако она не затем его журила, чтобы воскресить на новую совместную
голодовку, а подкупить стремилась великодушием невинности на случай, если бы
тот по свойственному мертвым коварству вздумал воротиться на все еще
принадлежащее ему место. Она так устала от нищеты и необходимости подбирать
наименее болезненный способ вырваться в небытие из этой чертовой ловушки!...
В Месопотамию можно было проехать дешевле и короче, но англичанину
непременно хотелось за время каникул посетить друзей под Фивами; египтологию
он втайне считал своим главным и несостоявшимся призванием. Уже полгода в
печати то и дело появлялись сенсационные сообщения о раскопанном близ
Луксора царском погребении Амарнской эпохи. Археолога влекло взглянуть на
единственную в своем роде находку, затмившую его собственный ниневийский
клад, и поздравить отныне знаменитого коллегу с поразительной удачей
научного предвидения. Гробница Тутанхамона помогла Евгении Ивановне глубже
понять источник ненасытного археологического азарта. И тут ее потянуло
вообще всмотреться в прошлое людей, по-взрослому постигнуть путаный закон
расцвета и падения цивилизаций. Всю дальнейшую дорогу профессор посвящал
свою спутницу в сокровенные судьбы попутных стран. Держась распространенного
мнения, что время - лучшее лекарство, он, в сущности, читал Жене курс
вечности, как будто сердце сможет примириться с печалью, если разум
удостоверится в ее обычности. Так под видом занимательных новелл была
пройдена часть университетского курса по истории Эллады, раннего
христианства и Левантинского побережья, куда из Египта лежал теперь их путь.
Слава Пикеринга, литератора и лектора, не уступала его известности искателя
сокровищ, а ему всегда зловеще везло как в поисках их, так и в азартных
играх вообще. Одна его лекция о мумифицированной пчеле из погребального
венка принцессы Аменердис, полная эрудиции и поэтического блеска, обошла все
школьные хрестоматии Запада, потому что знакомила с Египтом двадцать пятой
династии полнее иной многотомной монографии. Но, пожалуй, ни в одной
аудитории не выступал он с равной проникновенностью, как на этих уединенных
семинарах перед длинношеей застенчивой шатенкой с голубыми глазами и
детскими ресницами. Всякий раз Евгения Ивановна испытывала потрясенье
свидетеля на этих сеансах ясновидения, в течение которых перед нею рождались
и рушились великие царства Востока. Подстегнутые столетья проносились, как в
кино, где сошел с ума механик, причем не утрачивалась ни одна из тех вечно
живых мимолетных мелочей, что трепетным теплом согревают мрамор архаических
обломков. Как иные подносят рифмы и цветы, мистер Пикеринг дарил любимой
женщине воскрешенные миры, лишь бы коснулась их рассеянной улыбкой... Между
делом он довольно правдоподобно объяснил спутнице, будто нарочно отбился от
своей месопотамской экспедиции, чтобы предоставить самостоятельность одному
из любимых учеников, и якобы ему пришлось немало побороться с собой, прежде