"Леонид Максимович Леонов. Взятие Великошумска " - читать интересную книгу автора

капусты, в равных долях со свеклой и добрым украинским салом, оказывает
целебное влияние на организм, ослабевший от бессонных ночей и сезонного
солдатского нездоровья.
Лекариху сменил в городке фельдшерок, лечивший хоть и безуспешно, зато
и без старинной поэтической чепухи. Бабушка умерла одна, тремя годами позже,
когда внук, поскитавшись по ремеслам, поступил в учительскую семинарию. В
семнадцать лет он еще не разумел обязанности хоть на часок примчаться в
Великошумск, проводить старую на порог последнего жилища... И странно: давно
обратилось ее сухое тело в цветы и травы, хозяйкой которых слыла, а голос
растворился в шепоте капелей, листвы и ручьев, а дыханье ее влилось в
громадный воздух родины, но владело им чувство, что она совсем рядом,
радуется его свершеньям и слышит, как гремят в его честь московские
салюты... Старуха Литовченко еще жила, только нельзя стало заехать к ней
запросто, обнять за никогда не оплаченную заботу. И этот неотданный должок
он с лихвой платит теперь своей земле, людям на ней и ее честной правде.
Он полуобернулся к адъютанту, который трясся позади на железном сиденье
"виллиса" и подскакивал вроде камешка в погремушке.
- Знобит меня, капитан... и мысли все как-то вбок уклоняются...
Осталось у нас что-нибудь во фляге?
Там едва плескалось на донышке; он отхлебнул ровно столько, чтобы не
беспокоить посудину до конца пути... Дул сырой и теплый балканский ветер,
[199] почти весенний шум заполнял уши; начиналась оттепель, и не один
танкист сейчас вот так же взирал со вздохом на эту непролазную распутицу...
Нет, не похож стал великошумский край на тот, что он покинул тридцать годков
назад. И уже не пели там юные, неумелые петушки.
Острая, почти колючая синева сияла из облачной промоины; в ней, журча,
на бомбежку тылов прошли германские самолеты. Литовченко мысленно увидел
свои танки, застигнутые в дороге... Но вслед за тем проглянуло солнце, и
тонкая колоколенка розовым видением вспрянула на горизонте, за бугром. Она
стояла на рыночной площади Великошумска, которую, в пору детства, просекала
тень трех знакомых рослых тополей: тотчас за ними и ютился домик учителя
Кулькова, самого милого из проживающих нынче на белом свете.
Это был неказистый, без возраста и личной жизни человек, безвестный
сеятель народного знания. Только прежде чем бросить семя в почву, он
прогревал его в ладони умным человеческим дыханьем. Его уроки никогда не
укладывались в программу, но эти взволнованные отступления бывали самой
лакомой пищей для его птенцов. Юноша Литовченко пошел бы тою же дорогой из
одного подражанья этому честнейшему образцу, не призови его революция в
солдаты... Старый учитель и учитель несостоявшийся не повидались ни разу;
Митрофан Платонович только раз выезжал из Великошумска в Москву, за трудовой
медалью. Случилось это осенью тридцать девятого года, когда подполковник
Литовченко лечился от ран в иркутском госпитале и о награждении узнал из
странички учительской газеты, в которой принесли полкило терпкого зеленого
винограда. Рядом с краткой заметкой, куда уложились все сорок лет
педагогического подвига, помещалась фотография серебряного старичка,
стриженного под бобрик и в толстовке; сквозь очки с пытливым юморком глядели
те же добрые, пристальные глаза... Весь день до сумерек подполковник
мысленно бродил с ним по бедным, немощеным улицам родного городка, а утром
напомнил Митрофану Платоновичу открыткой, как тридцать с лишним лет назад он
уронил школьный глобус и помял на нем всю Европу от Вислы до самого Рейна...