"Леонид Максимович Леонов. Взятие Великошумска " - читать интересную книгу автора

превращалось как бы в густую и вязкую жидкость; невидимое сердце
проталкивало ее в узкую и гибкую артерию военной дороги... С однообразным
рокотом, в несколько рядов мчались цистерны, заморские доджи с зенитными
установками в кузовах, и серенькие наши зисы перегоняли их в стремительном
беге к победе; степенно, о бок со своими крановыми американскими собратьями,
шли чумазые челябинские [215] тягачи, чернорабочие танковых сражений,
неслись ловкие противотанковые пушки, стальные осы, прицепленные к
бронетранспортерам, и двигалась их страшная тяжеловесная родня, едва
прикрытая раздувающимися чехлами; "студебеккеры" шлепали широкими лапищами
по шоссе, и прятались за ними машины в брезентах неизвестного назначения, а
рядом попрыгивала походная банька, русско-татарский рай на колесах, и добрый
десяток веников приплясывал над кабинкой веселого, белозубого водителя.
Все это, забрызганное грязью и стократно повторенное, днем и ночью
неукротимо двигалось в самое пекло великошумской битвы. По сторонам, среди
опаленных буковых рощ, как предупрежденье судьбы, чернели остовы сожженных
машин, битые германские танки, валялись дырявые, полные талой жижи чашки
танковых башен, пучились трупы лошадей, подернутые снежком, и еще не стаяли
на них ночные зловещие вороньи следки... но уже не действовало
предупрежденье, и никакая сила в мире не могла задержать этот поток. Да еще
по обочинам, насколько хватало кругозора, грохоча и с открытыми люками, по
два в ряд катились танки, облепленные своими десантниками, как цыплятами
наседка. Они служили как бы железными берегами для этой реки народного
гнева, и только теперь становилось ясно, какую вековую дремучую силу
разбудил вражеский удар.
- А ведь это из моих! - определил генерал, приглядываясь к новехоньким
тридцатьчетверкам. - Не узнаю только, которая...
- Та самая, тридцать седьмая, - подсказал адъютант.
На броне ближней машины он различил свой корпусной опознавательный
знак, а через мгновенье под белым, с крылышком, ромбиком он увидел и номер -
двести три. Кидаясь грязью, она шла по всем правилам походного марша,
соблюдая сорокаметровую дистанцию тормозного пути. Как и на прочих, среди
привязанных бачков, походной печки, ящиков с боеприпасами сидели затаившиеся
на заветной думке люди: может быть, они пели. И вдруг генерал живо вспомнил
вихрастого лейтенанта. Это вместе с ним довелось ему повоевать однажды,
когда сорок четвертая, [216] летом прошлого года, напоролась на засаду
Гудериана; с управленческого танка сбили ленивец, и первая машина, куда
наугад вскочил командир бригады Литовченко, оказалась двести третьей. Сам он
получил второе Красное Знамя за это бравое дело и уже не помнил, чем именно
судьба, кроме седой прядки, наградила лейтенанта. Было грустно, что не
обласкал Соболькова, не напомнил про тот жаркий денек, тем более что они как
бы и породнились тогда, потому что оба вышли с легкими ранениями из боя. Он
припомнил, кстати, что, по слухам, это отличный мастер простонародной
сказки, и тут же порешил непременно при случае послушать Соболькова - как
ради поощрения таланта, так и из интереса, чем он потчует целую бригаду на
отдыхе...
Ни метра не пустовало на шоссе, и всем находилось место. Вольным шагом
двигалась пехота пополнения, наглядные примеры разноязычного нашего
единства. Даже в такую мокрядь, которая еще больше однообразила их, чем
серая шинель, казах отличался походкой от грузина, а украинец повадками от
сибиряка. Эти последние хмуро покачивались на мохнатых коренастых лошадках,