"Леонид Максимович Леонов. Взятие Великошумска " - читать интересную книгу автора

в особенности сердитые на немца, оторвавшего их от воистину государственных
дел. Не было нужды расставлять плакаты по пути, чтоб возбудить в них
воинскую решимость. Следы разрушения и гибели по сторонам дороги повелевали
грознее всякого приказа... Шли и видели, как стынут связисты на столбах,
починяя рваные провода; видели, как воронки от авиабомб заваливают щебнем
разгромленного поселка и по кварталу умещается в каждую ямину; видели, как
древний дед со внучкой пытаются набрать горелого мусора на зимний шалаш, а
уж декабрь глядит из лесу; они также прикидывали на глазок, сколько гвоздей,
топоров и пил получилось бы из этой железной, уже неузнаваемой падали, и
переводили на трудодни стоимость того материального потока, который завтра
сгрызет одна атака. Они шли, сосредоточенно глядя в смутную точку впереди,
за чертой неба, где маячили мрачные призраки - дурацкие "мертвые головы",
непонятные им райхи, валлонии и викинги [217] и прочая, на устрашенье трусов
выдуманная чертовня; они шли убить их прочно и навсегда; они шли, и горькое
море крестьянской беды плескалось у них под ногами.
В гуще потока возвращались беженцы на разоренные гнездовья. Тощие
коровы со скорбными библейскими глазами волочили ветхие телеги, и старики
сбоку помогали животинам дотянуться до дому. Выводки крестьянских ребяток,
по четверо в одной дерюге, с безжалостной заискивающей улыбкой смотрели на
матерей, которые со сжатыми губами шагали возле, не имея другой надежды на
земле, кроме как на свои обвисшие вдоль тела руки. С упорством младости
плелись старухи повидать на закате родимые могилки, знакомый на шляху
тополек, и поспешало сзади некое существо, голодное и пуганое, - черный
лохматый псишко, отвыкший лаять по чужим дворам. Увертываясь от огромных
колес, он бежал и все принюхивался, искал подобного себе, чтоб поведать о
своих собачьих горестях... но даже и мокрой шерсткой не пахнуло ни разу из
смрадной бензиновой реки кругом. Порой он принимался скакать на снежной
обочине и лаять каким-то петушиным голосом, то ли от радости жизни, то ли из
потребности показать войне, что и он тоже злой и кусачий... И еще
восьмилетняя девочка, вся прогибаясь назад от непосильной ноши, тащила
плетеную старушечью котомку за спиной, а в руке несла большую стеклянную
бутыль на веревочке, жалкое крестьянское сокровище. Прижимаясь к берегам,
эта человеческая щепа тоже плыла в реке войны, не догадываясь о ночных
событиях под Великошумском.
И, как бы к сведению их, в воздухе появились германские самолеты.
Усталые, они возвращались с бомбежки, на неуязвимой высоте, и лишь один
стрелок, любитель мертвого тела, спустился из облаков, соблазняясь
беспроигрышной мишенью. Он подобрался с тыла и подветренной стороны, и в
ровный гул потока влился внезапный рев его авиамоторов. Его услышали все
сразу, как бы судорога прошла по шоссе; большой штабной автобус с ходу
ударил о передний додж, поставив его поперек пути, и движенье замерло, как
останавливается поезд у станции, с буферным лязгом и визгом тормозов. Насыпь
была высока, [218] и, прежде чем ринуться с нее врассыпную, все, в тысячи
глаз, оглянулись назад. Черная птица падала, казалось, на то самое место,
куда толкало самосохраненье; отраженное солнце сверкало в ее чуть
наклоненном крыле. Прежде чем опасность достигла сознания, машина
увеличилась вчетверо, потемки пронеслись над головами, и в ту же минуту
летчик дал пулеметную очередь. Звон стекла и вопль женщин - все поглотило
урчанье смертоносца. Так ударяют полосой капли в начале проливня, но самого
дождя не последовало. Зенитные пулеметы били вдогонку с запозданьем и без