"Леонид Максимович Леонов. Взятие Великошумска " - читать интересную книгу автора

одряхлевшего от страха Каина, и вдовы слезно молили, чтоб дали им хоть
шильцем уколоть его по разочку... Тут уж и мать поднялась с табуретки. [210]
Она неторопливо прошла к простенку, где в дешевом багете висели
фотографии обширной, за полвека, литовченковской родни. Там были дивчины с
букетами и в пестрых домотканых юбках, молодые люди в матерчатых пиджаках, в
обтяжку, на плечах непомерной широты, какой-то шахтер, снявшийся в полном
подземном облачении, длинноусые хлеборобы, я еще - не по-нынешнему рослые,
грудью навыкат - гренадеры прежних времен, сложившие голову за
староотеческую славу, и сановитые дядьки прославленных запорожских куреней -
только оселедцев им не хватало - выставились из большой братской рамы
поглазеть на нынешних хлопцев; и красовался там же вид с Владимирской горки
на всеславянские святыни города Киева, и помещался сбоку зеркала треугольный
осколок, чтобы каждый мог сравнить себя с этим отборным, зерно к зерну,
племенем... А в левом верхнем углу, как заглавная буква к богатырской
родословной, находился совсем еще не старый, с бритым и мужественным лицом,
потомок; из-под суровых, сведенных к переносью бровей застенчиво глядели
почти девичьи, темные украинские очи. Рамочка висела, как по отвесу, прямо,
но, значит, матери было виднее. И по тому, с какой строгой лаской старуха
Литовченко коснулась ее кончиками пальцев, словно оправляла венчик на
покойнике, все поняли, что это и есть ее старшенький, предколхоза, Тимофей
Литовченко.
Генерал, поднявшийся было познакомиться с еще одним своим
однофамильцем, отошел первым, и тут бросилось ему в глаза, как высокий
артиллерист, стоя поодаль, усмехается и качает головой; и тем неуместней
показалась такая усмешка генералу, что парень на полторы головы возвышался
над прочими, видимых признаков ранений или нашивок не имел, был с красивым,
чуть матовым лицом и, видимо, смертной силы.
- Чему же вы смеетесь, гражданин? - недружелюбно и нацелясь в его
громадный сапог, спросил генерал. - Этот Тимофей... как его по отчеству-то,
молодайка?.. Арефьич?.. - недоверчиво протянул он. - Этот Тимофей Арефьич,
может быть, еще на площади в Киеве будет стоять, медный, рядом с нашим
Тарасом. Мы-то с тобой друг за дружкой, как звенья танковой [211] гусеницы,
идем, а он умирал в одиночку, зная точно, что никто не поможет.
- Нечего и разъяснять, товарищ генерал... - смущенно заговорил
артиллерист.
- Нечего и разъяснять. А знаешь, что на передовой сделали бы из тебя за
такой смешок? - оборвал его, рванувшись от двери, кто-то из шоферов.
- Нет, уж дозвольте разъяснить тогда, товарищ генерал, - нахмурясь,
повторил красноармеец. - Это я на Германию дивуюсь. У нас, на Ваге, ежели
так с соседями обращаться, в одночасье изведут, уголечка на развод не
оставят. Вот у меня, ребята смеются, кулак два кила весит... и то в будний
день, пока не рассержусь! Я им медведя одновa наповал уложил...
- Стреляного! - подзадорил сбоку усач, и виду него был такой, словно
раздувал поднимающееся пламя.
- А хоть бы стреляного. Ты меня опробуй, как жить надоест! - и оглядел
для проверки костистый, досиня сжатый кулак. - С чего ж они с нами так,
товарищ генерал? Али пустыни непроходимые промеж нас лежат, али горы
высокие... и те перешагнуть можно!.. Неосторожность какая...
- Ладно, помолчи, не волнуйся! - сказали со стороны.
-  На меня теперь метра четыре земли насыпать надо, чтоб я