"Донна Леон. Смерть в "Ла Фениче" ("Комиссар Гвидо Брунетти" #1)" - читать интересную книгу автора

что у подцензурной прессы все-таки есть свои достоинства. Вон в прошлом
немцы неплохо ладили со своим руководством, установившим ее, и американцы
тоже ее просят, и правительство, похоже, не очень этим огорчено.
Выкинув три остальных газеты в корзину, он вернулся к подвалу в
"Коррьере". Снова внимательно перечитал его, время от времени делая заметки.
Если Веллауэр не самый знаменитый в мире музыкант, то во всяком случае один
из самых знаменитых. Дирижировать начал еще до войны - звезда и гордость
Берлинской консерватории. Что делал в военные годы, неизвестно, - не считая
того, что работал, как и прежде, в своей родной Германии. Только к
пятидесятым его карьера делает крутой взлет, и маэстро входит в число
признанных мировых звезд, что мчатся с одного континента на другой ради
единственного концерта, а потом улетают на третий дирижировать оперой.
Но и в зените этой мишурной славы он оставался тем же взыскательным и
виртуозным музыкантом, требующим точности и изысканности звучания от любого
оркестра, каким бы ни руководил, и абсолютной верности авторской партитуре,
на чем заработал репутацию диктатора и сложного человека - но она,
разумеется, меркла перед этим всемирным признанием его абсолютной
преданности искусству.
Его личной жизни в статье почти не уделялось внимания, упоминалось
только, что нынешняя жена маэстро - третья, а вторая покончила с собой
двадцать лет назад. Местом жительства назывались Берлин, Гштад[21], Нью-Йорк
и Венеция.
Фотография на первой полосе была не первой свежести: на ней Веллауэр,
снятый в профиль, беседовал с Марией Каллас в сценическом костюме - мишенью
фотографа несомненно являлась именно она. Странно все-таки: такая газета - и
публикует фото тридцатилетней давности.
Брунетти нагнулся и вытащил из корзины "Газеттино". В ней, как водится,
поместили фотографию места гибели маэстро - скучно-симметричный фасад театра
"Ла Фениче", Рядом снимочек поменьше - люди в форме что-то выносят из
служебного входа. А внизу - последний по времени фотопортрет маэстро: анфас,
белая фрачная манишка, серебристая копна волос разлетается вокруг тонкого,
острого лица. Что-то неуловимо-славянское в разрезе глаз, странно-светлых,
глядящих из-под темных густых бровей. Нос явно великоват, но глаза такие,
что этого не замечаешь. Крупный рот, полные, сочные губы - чувственные, в
противовес аскетическим глазам. Брунетти попытался припомнить это лицо
таким, каким видел вчера - сведенное, исковерканное смертной мукой, - но не
смог: газетный снимок своей живостью оттеснял воспоминание. И вглядываясь в
эти светлые глаза, комиссар старался вообразить силу ненависти, способной
заставить кого-то уничтожить такого человека.
Его размышления перебил один из секретарей - он принес донесение от
берлинской полиции, уже переведенное на итальянский.
Прежде чем приступить к нему, Брунетти напомнил себе, что Веллауэр был
живой легендой, а немцам только подавай героев, и в том, что он собирается
прочесть, наверняка нашло отражение и то, и другое. А значит, истина там
может оказаться в форме предположений, а кое-где и в виде фигур умолчания.
Разве мало музыкантов и художников состояло в нацистской партии? Но кто об
этом вспомнит теперь, столько лет спустя?
Раскрыв донесение, Брунетти стал читать итальянский текст - немецким он
не владел. У полиции за Веллауэром не числилось ничего, даже нарушений
правил дорожного движения. Его апартаменты в Гштаде дважды подвергались