"Донна Леон. Смерть в "Ла Фениче" ("Комиссар Гвидо Брунетти" #1)" - читать интересную книгу автора

не стоит забыть о прошлом человека и помнить только о его гении. Равного ему
не было и, боюсь, не будет.
- Значит, вот почему вы согласились ставить для него эту оперу - просто
вам было удобнее не вспоминать о его прошлом?
Это был простой вопрос, не упрек, и Санторе так его и воспринял.
- Да, - тихо проговорил он. - Я решил поставить эту вещь, чтобы мой
друг смог у него петь. Поэтому я решил, что лучше мне забыть обо всем, что я
знаю или подозреваю, или по крайней мере не принимать это во внимание. Не
уверен, что это вообще имеет какое-то значение - особенно теперь. - Брунетти
видел, как в глазах Санторе мелькнула некая догадка. - Ведь теперь ему уже
никогда не спеть у Хельмута, - И он добавил, словно давая Брунетти понять,
что истинный предмет их беседы фактически все время лежал на поверхности: -
Что может служить доказательством, что у меня не было никаких оснований его
убивать.
- Да, похоже на то, - согласился Брунетти без особого интереса. - Вы с
ним раньше работали?
- Да. Шесть лет назад. В Берлине.
- А там у вас с ним не возникало каких-либо сложностей из-за вашей
гомосексуальной ориентации?
- Нет. У меня таких проблем не возникает. Поскольку я достаточно
известен, он хочет работать со мной. Позиция Хельмута - ангела-хранителя
западной морали и библейских заповедей - всем прекрасно известна, но в этом
мире вы долго не продержитесь, если не хотите сотрудничать с
гомосексуалистами. Хельмут заключил с нами нечто вроде перемирия.
- А вы - с ним?
- Разумеется. Как музыкант он столь близок к совершенству, сколь это
вообще возможно для человека. И ради того, чтобы работать с таким
музыкантом, о человеке можно и забыть.
- А что вас еще в нем не устраивало - как в человеке?
Прежде чем дать ответ, Санторе долго думал.
- Нет, я больше ничего о нем не знал такого, что могло бы вызвать
неприязнь. Вообще-то немцы мне не очень симпатичны, а он даже слишком немец.
Но я не об этом. Дело не в симпатии или неприязни. Просто он ходил с видом
такого морального превосходства, словно он, ну, светоч во мраке времен... -
Санторе скорчил соответствующую гримасу, - Нет, я не прав. Наверное, просто
время позднее - или коньяк. К тому же он был пожилой человек, а теперь его
не стало.
Брунетти вернулся к началу разговора:
- Так что же вы ему сказали, когда с ним спорили?
- А что всегда говорят, когда спорят, - устало ответил Санторе. - Что
он обманщик, а он меня гомиком обозвал. Тогда я ему наговорил всякого и про
спектакль, и про музыку, и про то, как он дирижирует, а он мне в том же
духе - насчет режиссуры и постановки. Как обычно. - Он замолчал и вжался в
кресло.
- Вы угрожали ему?
Санторе уставился на Брунетти, шокированный.
- Он же был старик!
- Вы сожалеете о его смерти?
Этого вопроса режиссер тоже не ожидал. Он призадумался.
- Нет, о смерти этого человека - нет. Жалко его жену, да. Это ведь... -