"Евгений Ленский. В цепи ушедших и грядущих" - читать интересную книгу автора

убийство легли фундаментом. Но этого еще не знал сам Ферапонт. И,
естественно, не знал он, что проклятие Ивана Коровина - предсказавшего
вскорости лютый конец - пророческое. А Слава, лежа на диване, видел, как
жутко погибло его "второе я" - притиснуло волной баржу с товарами к
пристани, а с палубы упал Ферапонт Иванович и прижало его железным бортом к
балкам пристани. И жутко вопил он, предавая льстивую и нечистую душу свою
всевидящему господу...

5

Реминисценция II

Оба чужих - и одновременно своих - голоса замолчали, можно было
отдаться размышлению, не тревожимому их речами. Но Слава устал и от
размышлений, и от узнаваний своей давно прожитой жизни, и от попыток найти
какой-то выход из тягостного положения. Завтра пойду к психиатру, решил он и
уснул. И последней мыслью было, что завтра, возможно, он встанет здоровый и
вся эта нелепица как-нибудь сама собой развеется. Утешительная мысль
подействовала лучше снотворного.
Пробуждение радости не принесло. Слава очнулся одетый, на диване и его
терзал страх. Собственно, он и проснулся от внезапного приступа страха. В
голове все кружилось, хотелось плакать. И Слава громко заплакал - тут же,
посторонне мелькнувшей мыслью отметив, что не сам плачет, а кто-то другой
рыдает в нем его собственным голосом:
- Маменька! - рыдал Слава. - Маменька, как же я теперь?
Той же посторонней мыслью Слава отметил, что обращение "маменька" в
высшей степени ему несвойственно. "Третье я", - с безнадежностью установил
он.
- Что же делать? Кто поможет? - продолжал он рыдать третьим голосом. -
Николай Петрович ведь что потребует? Ни Марфушки, ни деда Егорки...
Маменька, где вы? Так боюсь, так боюсь...
Слава представил себе грозного директора и зарыдал еще пуще. Но, рыдая,
прикрикнул на себя, рыдающего:
- Ты, слизняк! Утри сопли и раскалывайся. Живо, ну!
Окрик подействовал, рыдание оборвались. В третьем чужом голосе теперь
слышались недоумение и испуг:
- Не понимаю... Как это - раскалываться? Я же живой, а не деревянный. Я
маменьку позову или деда Егорку. Он у нас колет дрова, он вам скажет...
- Сам ответишь! Еще деда Егорку ему! Как зовут? Звание, образование,
должность? В смысле профессия, ясно?
Испуг в третьем голосе не проходил:
- Как вам угодно, господин старший. Павлуша я, то есть Павел Ковацкий,
маменькин сын. Помещик... то есть буду, когда маменька преставится, даруй ей
господь долгую жизнь. И насчет образования не сомневайтесь, все учения
прошел - четыре действия арифметики, псалтырь читаю, батюшка Иона не
нахвалится. А профессии нет, это дело мастеровых, а я...
- Помещик, слышал уже. И рыдать не смей, запрещаю.
- Я бы еще поспал, разрешите, - робко попросил Павел. - Так не в час
разбудили... И ни маменьки, ни деда Егорки...
- Спи, недоросль. Разрешаю. Впрочем, постой! Отца звали Михаилом