"Евгений Ленский. В цепи ушедших и грядущих" - читать интересную книгу автора

Петровичем? Георгиевский кавалер? Полковник от инфантерии? Суворовец? Верно?
- Верно, все верно, - сонно пробормотал третий чужой голос и умолк.
В мозгу Славы возникли туманные картины очередной далекой, чужой жизни,
так неожиданно слившейся с его собственной.
Времена настали лихие. В Петербург под барабаны и писк флейт, высоко
поднимая ноги, вошли гатчинцы Павла I. Овеянные крылами славы знамена,
развевавшиеся на фортах Кенигсберга и улицах Берлина, развалинах Измаила и
залитой кровью Кинбургской косе, потускнели. Остановились у ворот Персии
полки Зубова. Затихали гремевшие имена Суворова, Потемкина, Репнина,
Румянцева. Всходили новые холодные светила - Аракчеев, Каннибах, Штейнвер,
Линденер... Старые офицеры, отправляясь на развод, брали с собой деньги -
бывало, прямо с развода уходили в ссылку, один раз целым полком. Но
держались, берегли русскую честь. Император все больше зверел. На прежние
заслуги глядел презрительно, отставки сыпались градом. Даже
генерал-фельдмаршал Суворов, не проигравший ни одного сражения с оружием в
руках, это, придворное, проиграл.
Полковник Ковацкий звезд с неба не хватал и пороху не выдумывал. Но в
службе усердствовал и командиру своему, Суворову, предан был душой и телом.
Отличился под Фокшанами, а при Рымнике Александр Васильевич при всех
солдатах обнял его и сказал: "Спасибо, голубчик, утешил. Истинно по-русски
воюешь!" И уже готовился ему при матушке Екатерине генеральский чин. Но не
стало матушки. Да на горе, в высочайшем присутствии, правофланговый с ноги
сбился. От Сибири господь уберег, но отставка вышла незамедлительно.
Предки Михаила Петровича еще при Иоанне Грозном получили четыре сельца,
да жена в приданое два принесла - живи и радуйся. Но сердце не вынесло: на
охоте собаки только подняли красавца-оленя, крикнул полковник: "Ату его'", -
да и грянул оземь. Подбежали, подняли, поздно - преставился.
Сыну, Павлуше, тогда шестой годик пошел. И хоть недолго Михаил Петрович
дома побыл, однако наставление оставил. И там всего-то одна строчка: "сына
воспитывать по-русски". Ни французов, ни немцев в доме не водилось - дед
Егорка да горничная Марфушка приняли на себя все заботы. А когда подошла
пора учиться, призвали священника местной Успения Богородицы церкви закон
божий преподавать, да дьякона, ради прочей премудрости. Тут Павлушка
характер показал. Что не выходит, сразу - "головка болит!" Против барыни не
пойдешь: на ее пожертвованиях церковь стоит! Смирялись учителя. Так и жил:
попил, поел, поучился малость, опять поел и еще попил, - спать пора. К
восемнадцати годкам вышел отменный недоросль. На голове - бурьян, в голове -
мякина, но поперек себя шире. Пешком ходить понятия не имел, верхом боялся.
Ему особый возок обладили - лежать. Так и шла сытая, беспечальная жизнь - со
дня на день лениво переваливаясь, в историю Государства Российского ни
словом, ни делом не вписываясь.
Славу охватило негодование - какого же обалдуя судьба в двойники
подбросила, не могла расстараться на приличного человека! И те двое фрукты,
а уж этот - овощ! От огорчения Слава выругался, поглядел на часы, - до
первого урока оставалось больше часа, и задремал снова.
На этот раз пробудился он в полдень. "Прогул", - вяло подумал Слава.
После вчерашнего педсовета, впрочем, прогул как-то естественно вписывался в
поведение. Однако надо было вставать. Слава попытался слезть с дивана, но
тело не слушалось. Слава рванулся: "Да что же это, черт подери!"
- Куда в такую рань вставать-то? - захныкало в голове. - Еще и солнышко