"Евгений Ленский. В цепи ушедших и грядущих" - читать интересную книгу автора

отдал дань диаволу, напоив, а затем и разгромив весь кабак. С того пошло -
уже не от горести, а от счастья. Пил я, вспоминал Слава, все чаще, соборный
октоих потерял, а книга была древняя, по преданию, святыми отцами писанная.
И наконец вовсе впал в грех, возгласив однажды не "аминь", а "выпьем". Ох,
что было, что было! День-то был какой - соборный праздник! У площади перед
собором ни проехать, ни пройти. Сердобольные купцы щедро сыпали медь в
подставленные грязные, корявые ладони, мятые картузы, рваные тряпки.
Блестевшие шитьем парадных мундиров чиновники, мастеровые, мужики - весь
город собрался на широкой площади перед собором Крестовоздвижения и оделял
собравшихся много против обычного нищих. Те вопили, показывали раны,
изувеченные конечности, и детей, завернутых в мешковину. Визг, крики, ругань
и благодарности...
И вдруг благолепие праздника прервал строгий глас, донесшийся из
приотворенных дверей собора:
- Изыди! Изыди бо отвержен от таинства служения есть!
Двери собора распахнулись и на паперти показался здоровенный детина в
изорванной и до невероятности грязной рясе - таким он, Иван Коровин,
предстал в тот скорбный для него день народу. Его тащили за руки два ражих
служки, а он молча упирался. Из собора же доносилось:
- Сказал бо Господь наш: изблюю из уст своих!..
И кто-то из нищих вслух пожалел:
- Иван-то опять пьян! Вне всякого подобия нализался. А какой дьякон
был!
- Все прах и тлен, - подтвердил другой. - Он же вознесет, он же
опустит. Аминь!
Сколько времени утекло с момента позорного изгнания из храма до встречи
у захудалой церквушки с язвительным Ферапонтом Ивановичем? Неделя? Месяц?
Год? Этого Слава не знал. Зато он знал о себе, Иване Коровине то, чего ни
тот он, прошлый Иван, ни язвитель его, ловкач и прохиндей, ни знать не
знали, ни догадываться не могли. В тот вечер нехорошего их разговора Иван,
воротясь, крепенько поучит жену, а она, не снеся, утречком, до его пьяного
просыпа, уйдет с сыночком на руках из дома и пропадет навеки его Гликерья,
самый дорогой и всетерпимый его человек, - то ли христарадничать по великой
Руси, то ли, потеряв сыночка - бог дал, бог взял, - сама уберется туда, где
несть ни печали, ни воздыхания. И ему, громогласному и непутевому Ивану, уже
срок подходит в скорой скорости ухнуть в хмельном обалдении с откоса в реку
и впервые за много дней воистину досыта напиться - по горло, по полную
смерть.
И так как Славе было об Иване куда больше известно, чем знал о себе сам
Иван и его недруг Ферапонт, то ему наскучила их перебранка. И он - мысленно,
впрочем, - зычно рявкнул на обоих:
- Кончай ругню. Расходись по домам!
Иван смолчал, стал тяжело подниматься, а Ферапонт не удержался:
- Что это вы, молодой человек, расшумелись? Живете в советское время, а
рявкаете по-старорежимному? Несоответственно.
Слава искренне удивился:
- Откуда вы знаете, что я советский человек? Ведь вы умерли еще в
прошлом столетии. Да и к тому же, сама ваша смерть...
Ферапонт Иваныч не был обделен природным умом.
- А как мне не знать, когда мы - одно? Вам, молодой человек, кажется,