"Евгений Ленский. В цепи ушедших и грядущих" - читать интересную книгу автора

И бас, бормочущий о "псах лютых смердящих, иже не ведают, что творят",
вдруг замолчал и пропал, как и тот, первый чужой голос. И до самого дома
Слава оставался один.

4

Реминисценция I

Самый раз было поразмыслить спокойно. Слава лежал на диване и усердно
пытался разобраться в самом себе. Болезнь стала несомненной, но характер ее
оставался загадочным. На обычную, так сказать, нормальную шизофрению, она
походила мало. Слава, хоть и не психиатр, видел в себе странности,
недопустимые в естественном умопомешательстве. Что у шизофреников сознание
раздваивается, известно каждому. Больной, с одной стороны, обычный Петров
или Дьяков, или, скажем, Перепустенко, а с другой стороны - Александр
Македонский, Наполеон, или даже великий футболист Блохин - и обе его стороны
схватываются в жестоком противоборстве. Разве не таким живописали этот вид
шизофрении великие писатели - два Вильсона у Эдгара По, Джекил и Хайд у
Стивенсона, Дориан Грей и его зловещий портрет у Уайльда? Раздвоение
личности только раздвоение! А у него не раздвоение, а растроение! Во-первых,
он сам, Станислав Соловьев, добрый, умный и прочее - в общем, вполне
положительный и даже не акселерат. Справа от себя - и то же он сам -
какой-то старорежимный подонок, трус, ничтожество. А слева - еще хуже -
пьяный поп, либо выгнанный из монастыря монах - и тоже он сам. Черт возьми,
а где сейчас монастыри? Трое в одном - чрезмерно даже для безумца! Тут
что-то другое, что-то пострашней вульгарной шизофрении. Пилюлями и
электрошоком от такой хвори не избавиться, надо прежде понять ее...
Слава вспомнил, что отвратительные голоса, так неожиданно родившиеся в
его сознании и вырвавшиеся наружу мольбами у директора и пьяным ором в
забегаловке, сразу замолкали, когда он властно приказывал им заткнуться. Как
это происходит? Он тогда напрягался всем телом, концентрировался всей
волей - и кричал на себя. И немедленно чужеголосые пропадали. Не попробовать
ли обратным приемом вызвать к жизни поганцев и по-хорошему, наедине, втроем,
побеседовать?
Слава расслабил мускулы, зевнул и вяло промямлил:
- Ладно, разрешаю. Возникайте.
И тотчас же в нем загрохотал трубный бас. И хотя он раздавался только в
сознании, Слава болезненно поморщился, так стало нехорошо ушам.
- Барыня, барыня, подайте христа ради нищему, убогому, сирому,
холодному! Детишек на прокормление, сироток ради!.. Увечный на полях
бранных, за царя, за отечество пострадавший...
А в ответ прозвучало другой голос - тоненький, маслянистый, умильный,
тот самый, каким Слава испрашивал прощения у Николая Петровича:
- Не смей, Марфа! Не смей! Никакой то не герой отечества, а наш
расстрига дьякон Иван Коровин. Вот до чего довел себя питием да буянством.
Ни рожи, ни тела. А борода - грязи больше, чем волос! Деток небывших себе
примысливает, в военные страдальцы причислился. Спрячь свой грош, Марфа!
- Ферапонт Иваныч, узнаю тебя, нечестивца! - прогремел бас. - Конец
тебе вскорости лютый, а как душу к вечному мытарству готовишь?
- Да уж не по-твоему, Иван Коровин, - ответил язвительный голосок. -