"Джон Леннон, Пол Маккартни, Джордж Харрисон, Ринго Старр. Антология "Битлз"" - читать интересную книгу автора

остроумно.
На день рождения отец купил мне трубу у Рашворта и Дрейпера (это был
второй музыкальный магазин в городе), и я сразу полюбил ее. В то время иметь
трубу считалось все равно что быть героем. Все знали Гарри Джеймса,
"человека с золотой трубой", а в пятидесятых появился Эдди Калверт - яркая
британская звезда, - который играл "Розовые вишни и белые яблони", все эти
популярные вещи для трубы. В то время их было множество, и потому все мы
мечтали стать трубачами.
Какое-то время я был верен трубе. Я разучил песню "The Saints"
("Святые"), которую до сих пор могу сыграть в до-мажоре. Я выучил всю
до-мажорную гамму и пару мелодий. А потом понял, что не смогу петь и
одновременно играть на трубе, поэтому спросил отца, можно ли мне обменять
трубу на гитару, которую мне всегда хотелось иметь. Он не стал возражать, и
я выменял на трубу акустическую гитару "Зенит", которую храню до сих пор.
Для первой гитары она была в самый раз. Будучи левшой, я переворачивал
ее наоборот. У всех вокруг были гитары для правшей, но я научился брать
аккорды по-своему: ля, ре, ми - большего мне не требовалось. Я начал писать
песни, потому что теперь мог играть и петь одновременно. Свою первую песню я
написал, когда мне было четырнадцать лет. Она называлась "I Lost My Little
Girl" ("Я потерял мою малышку"): "Сегодня утром я проснулся и никак не мог
собраться с мыслями. И только потом я понял, что я потерял мою малышку". Эта
забавная, сентиментальная песенка построена на трех аккордах: G, G7 и С. Мне
нравилось, когда одна мелодическая линия уходила в низкую тональность, а
другая, наоборот, в верхнюю. Кажется, я называл это движением в
противоположные стороны. Песня была совершенно невинной. Все мои ранние
песни, в том числе и эта, написаны на "Зените" - и "Michelle" ("Мишель"), и
"I Saw Her Standing Here" ("Я увидел ее там"). На этой же гитаре я разучил
"Twenty Flight Rock", песню, благодаря которой позднее попал в группу
"Куорримен".
В конце концов гитара стала совсем разваливаться. Тогда ее починил мой
кузен Йен, хороший плотник (и он сам, и его отец были строителями). Он
стянул ее с помощью скоб и двухдюймовых шурупов, на какие обычно вешают
полки. Потом, много позже, ее отреставрировали по-настоящему, и теперь она
выглядит даже лучше, чем тогда.
Джон был местным стилягой. Его знали даже те, кто не был с ним зраком.
Я знал историю Джона и с возрастом понял, что именно детство сделало Джона
таким. Отец ушел от них, когда Джону было четыре года. По-моему, Джон так и
не простил его за это. Как-то мы разговорились, и Джон несколько раз
спросил: "Может, он ушел из-за меня?" Конечно, все было иначе, но, похоже,
Джон так и не смог избавиться от чувства вины.
Вместо того чтобы остаться с матерью, Джон поселился у своей тети Мими
и дяди Джорджа. Потом дядя Джордж умер, а Джону пришло в голову, что он
приносит мужчинам семьи несчастье: его отец ушел, дядя умер. Он любил дядю
Джорджа, он никогда не скрывал того, что любит кого-то. Все потери он тяжело
переживал. Мать Джона, что называется, "жила во грехе" с мужчиной, от
которого у нее родилось две дочери, сводные сестры Джона - Джулия и Джеки,
замечательные девушки. Джон по-настоящему любил мать, она была его кумиром.
Мне она тоже нравилась. Она выглядела чудесно: красивая, улыбчивая, с
прекрасными длинными рыжими волосами. Она играла на гавайской гитаре, и я до
сих пор испытываю теплые чувства к людям, играющим на этом инструменте. Она