"Джон Леннон, Пол Маккартни, Джордж Харрисон, Ринго Старр. Антология "Битлз"" - читать интересную книгу автора

поупражняться в испанском, который как раз начали учить в школе. Но мне
удалось попрактиковаться в единственной фразе - "nоn rapidamente" ("не
быстро"), потому что матросы говорили слишком быстро, а мы не знали слова
"помедленнее". Помню и как одного испанца стригли на палубе.
Когда мы были подростками, мы часто бывали на рынке Сент-Джон, на месте
которого потом разбили автостоянку или что-то еще. Об этом рынке у меня
сохранились приятные воспоминания. Один торговец громко завлекал
покупателей: "Готов уступить эту фаянсовую посуду!" Вначале он говорил: "Все
это стоит пятьдесят фунтов стерлингов, но я не только не прошу двадцати, я
не прошу и десяти. А для вас, леди, готов отдать всего за три фунта весь
товар. Он лихо ставил тарелки в стопку, чудом удерживая их на весу, посуда
прочная. Среди покупателей всегда находился кто-нибудь подставное лицо, кто
заявлял: "Я беру их", - и тогда все бросались покупать посуду. Каждому
хотелось купить ее, даже если у него не было трех фунтов и ему не была нужна
такая уйма тарелок, - так умно действовал. Это мне нравилось.
Мы часто ходили по Данджен-Лейн до берега реки Мерси, где стоял маяк.
Однажды во время такой прогулки два парня постарше отняли у меня часы. Они
жили на соседней улице, их сад примыкал к нашему, поэтому мне понадобилось
только показать на него отцу: "Вот он, папа. Это он забрал мои часы". Мы
заявили в полицию, их вызвали в суд, а они, болваны, начали отпираться. Мне
пришлось прийти и дать показания против них. Так я впервые побывал в суде.
Я ходил в старую, когда-то бывшую частной школу под названием
Ливерпульский институт. В здании было очень темно, сыро и мрачно, как в
школах из романов Диккенса. Нам было уже по одиннадцать лет, поэтому мы
попадали в третий класс, хотя, как правило, в школе начинали учиться с
девяти лет. Все это выглядело странно. Почему я учусь в третьем классе, хотя
только пошел в школу?
Многие терпеть не могут школу. Мне там тоже не слишком нравилось, но я
не испытывал ненависти к ней, а кое-что мне даже было по душе. Я любил уроки
английской литературы, потому что их вел отличный учитель. Что мне не
нравилось, так это когда мне говорили, что и как делать.
Автобус, идущий до школы, всегда бывал переполнен, но я за пятнадцать
минут доходил до пирса, откуда отправлялись автобусы, и тогда мне удавалось
занять одно из сидений (на верхнем этаже, впереди или сзади, в зависимости
от настроения). Позднее в моей жизни начался период, когда я, сидя на втором
этаже, воображал себя Диланом Томасом или кем-то еще или же читал пьесы
Беккета и Теннесси Уильямса.
В детстве мы посещали воскресную школу. Это нравилось моей маме. В
остальном мы почти не соприкасались с религией, хотя все мы, конечно,
привыкли к пению гимнов на школьных собраниях по утрам. Благодаря этому я
полюбил немало гимнов. (Когда я начал писать, помню, я спрашивал знакомых:
"Как это звучит? Тебе нравится эта песня?" И мне отвечали: "Немножко похоже
на гимн". Ничего более обидного слышать от людей о моих ранних вещах мне не
доводилось.)
На пирсе сложились и мои взгляды на религию. Это место чем-то походило
на Уголок ораторов в Гайд-парке. Там католики постоянно спорили с
протестантами. Протестант уверял: "Все, что говорит наш друг, - ложь.
Смертного греха не существует, вы родились отнюдь не грешниками". После чего
ему возражал католик: "Наш друг понятия не имеет, что смертные грехи
существуют, и если вы не искупите их, то будете прокляты и обречены гореть в