"Джон Леннон, Пол Маккартни, Джордж Харрисон, Ринго Старр. Антология "Битлз"" - читать интересную книгу автора

начали работать с девяти до пяти и уже через три месяца выглядели стариками.
Такое вполне могло случиться и со мной. К счастью, я ни разу не работал в
конторе или другом подобном месте. Мне нравится жить экспромтом, я терпеть
не могу строить планы на будущее.
Кто знает, почему появились "Битлз"?
Это все равно что постоянный поиск ответа на вопрос, почему ты выбрал
ту или иную дорогу. Ответ имеет отношение к детству, проведенному в
Ливерпуле, к учебе в средней школе "Куорри-бэнк", к жизни в доме, где в
шкафах стояли тома Оскара Уайльда, Уистлера, Фицджеральда и все книги
"Ежемесячного клуба" (80).


Пол Маккартни

Я родился в Уолтонской больнице 18 июня 1942 года.
Моя мать медсестра, родом из Фазакерли, Ливерпуль. Мой отец родился в
Эвертоне, бросил школу, когда ему было четырнадцать, и торговал хлопком.
Мама была католичкой, отец - протестантом. Они поженились довольно
поздно, и, когда я родился, им было около сорока. Мама работала акушеркой, и
мы всегда жили в том же доме, где она работала. Наша семья всегда напоминала
мне первых американских переселенцев, движущихся куда-то в веренице крытых
повозок. Едва мы успевали освоиться в одном доме, как нам приходилось
перебираться в новый - скажем, в окрестностях Спика, где еще не успели
проложить дороги. Там мы жили некоторое время, а потом, будто по условному
сигналу, снова переезжали куда-то. И это не казалось нам странным, к такой
жизни мы уже привыкли. Пригороды Ливерпуля были границами, рубежами, куда
нас посылали. Несмотря на это, у меня было безоблачное детство. Я рос с
братом Майклом, который был на полтора года младше меня.
Ливерпулю присуща самобытность. В радиусе десяти миль от него люди даже
говорят с особым акцентом. Но стоит отъехать от города дальше чем на десять
миль, и ты будешь уже в самом сердце Ланкашира. Живя в Ливерпуле, нельзя не
чувствовать эту обособленность.
В детстве главной приметой Ливерпуля для меня были трамваи. Можно было
проехать до самого конца трамвайного маршрута, до диспетчерского пункта, где
вагоновожатый поворачивал обратно. Повсюду нас окружали напоминания о войне.
Мы часто играли на месте зданий, разрушенных бомбежками, и я вырос, думая,
что слова "место бомбежки" означают почти то же самое, что и "детская
площадка". У меня они никогда не ассоциировались с воздушными налетами.
"Куда пойдем играть?" - "Где была бомбежка". Мы произносили такие слова, как
"контузия", не понимая их истинного значения. На улицах часто можно было
встретить демобилизованных военных, которые дергались при ходьбе. Кто-нибудь
спрашивал: "Что это с ним?" - "А, это контузия".
Я помню зимы, суровые, как в Сибири, когда колени под короткими
штанишками обветривались. И эти красные следы обветренности подолгу не
сходили с моих коленей и бедер, на ветру их саднило. Я был бойскаутом, но
значков у меня было мало, разве что полученный за участие в походе. А еще я
помню миллионы автомобильных шин возле доков, где мы играли.
Я часто бывал в доках, это место казалось мне романтичным. Отец одного
из моих одноклассников был начальником дока "Геркуланум", где я однажды
остался на всю ночь. В док пришел испанский корабль, и мы хотели