"Станислав Лем. Альфред Целлерман: "Группенфюрер Луи XVI"" - читать интересную книгу автора

эсэсовским врачом и в концлагере Маутхаузен проводил "научные работы".
Сцена, в которой король дает врачу секретное поручение отыскать юношу и
доставить его ко двору в качестве инфанта, относится к одной из лучших в
романе. Почти сумасшедший привкус ее состоит в том, что король сам себе не
признается в обмане: правда, он не знает французского, но, пользуясь
немецким, утверждает (как и все следом за ним), когда это надо, что
говорит именно по-французски, на языке Франции семнадцатого века.
Это не самогипноз: теперь сумасшествием было бы признаться в том, что
ты немец, пусть даже только по языку; Германии вообще не существует;
единственным соседом Франции является Испания (то есть Аргентина)! Тот,
кто отважится произнести что-либо по-немецки, дав при этом понять, что
говорит именно на этом языке, рискует жизнью: из беседы архиепископа
Паризии и Дюка де Солиньяка можно понять (т.1, с.311), что граф Шартрез,
обезглавленный по обвинению в государственной измене, в сущности, по
пьянке назвал дворец не просто борделем, но борделем немецким.
Обилие французских фамилий в романе, живо напоминающих названия
коньяков и вин - взять, к примеру, маркиза Шатонеф дю Папа,
церемониймейстера! - несомненно, является следствием того, что, хотя автор
нигде об этом не говорит, в памяти Таудлица засело по вполне понятным
причинам больше названий ликеров и водок, нежели фамилий французских
дворян.
Обращаясь к своему посланцу, Таудлиц разговаривает с ним так, как, по
его представлениям, обращался бы к доверенному лицу Людовик, отправляя его
с подобной миссией. Он не приказывает скинуть фиктивные одежды герцога, но
"рекомендует" переодеться англичанином либо голландцем, что означает
просто - постараться принять нормальный современный вид. Слово
"современный", однако, не может быть произнесено - оно принадлежит к
разряду тех, которые раскрывали бы фиктивность королевства. Даже доллары
здесь всегда называют талерами.
Прихватив солидное количество наличных, Виланд едет в Рио, где
действует торговый агент "двора"; достав добротные фальшивые документы,
посланец Таудлица плывет в Европу. О перипетиях поисков племянника роман
умалчивает. Мы узнаем только, что одиннадцатимесячные труды увенчиваются
успехом, и роман в оригинале начинается именно со второй беседы между
Виландом и молодым Гюльзенхирном, который работает кельнером в ресторане
крупного гамбургского отеля. Бертран (это имя будет ему разрешено носить:
по мнению Таудлица, оно звучит "на уровне"), вначале слышит только о
дяде-крезе, который готов усыновить его, и этого достаточно, чтобы он
бросил работу и поехал с Виландом. Путешествие этой оригинальной пары, как
интродукция романа, отлично выполняет свою задачу, поскольку речь идет о
таком перемещении в пространстве, которое одновременно является как бы и
отступлением во времени: путешественники пересаживаются с
трансконтинентального реактивного самолета в поезд, потом в автомобиль, из
автомобиля в конный экипаж и, наконец, последние 230 километров
преодолевают верхом.
По мере того как ветшает одежда Бертрана, "исчезает" его запасное
белье, он облачается в архаичные одежды, предусмотрительно припасенные и
при случае подсовываемые ему Виландом, причем сам Виланд одновременно
преображается в герцога де Рогана. По мере того как Виланд, явившийся в
Европу под именем герра Ганса Карла Мюллера, трансформируется в