"Станислав Лем. Альфред Целлерман: "Группенфюрер Луи XVI"" - читать интересную книгу автора

взгляда видна вся тупость, пошлость и безвкусица разыгрываемых сцен, но
его абсолютно не интересует, в действительности ли его "придворные", эта
пестрая толпа, состоящая из немцев, индейцев, метисов, португальцев,
принимают представление всерьез. Ему безразлично, верят ли и в какой
степени эти невольные актеры в разумность двора Людовиков или же только
играют свои роли в комедии, рассчитывая на мзду, а может быть, и на то,
что после смерти владыки удастся растащить "королевскую шкатулку". Такого
рода проблемы вроде бы для Таудлица не существуют.
Жизнь придворного сборища столь явственно отдает такой бесталанной
фальшью, что у наиболее прозорливых людей, прибывших в Паризию позже, а
также у всех тех, кто собственными глазами видел становление псевдомонарха
и псевдознати, не может в этом отношении оставаться никаких иллюзий.
Поэтому, особенно в первое время, королевство напоминает как бы существо,
шизофренически разодранное надвое: то, что болтают на дворцовых аудиенциях
и балах, особенно вблизи Таудлица, никак не совпадает с тем, что говорят в
отсутствие монарха и трех его наушников, сурово (даже пытками) проводящих
в жизнь навязанную игру. А игра эта блистает великолепием отнюдь не
фальшивым, потому что потоки караванов, оплачиваемых твердой валютой,
позволяют за двадцать месяцев возвести дворцовые стены, украсить их
фресками и гобеленами, покрыть паркет изумительными коврами, уставить
покои зеркалами, золочеными часами, комодами, проделать тайные ходы и
заложить тайники в стенах, оборудовать альковы, перголи, террасы, окружить
замок огромным, великолепным парком, а затем - частоколом и рвом. Каждый
немец здесь - надзиратель над индейцами-рабами (это их трудом и потом
создано искусственное королевство), он одет как рыцарь семнадцатого века,
однако при этом носит за золоченым поясом армейский пистолет системы
"парабеллум" - окончательный аргумент в спорах между феодализованным
долларовым капиталом и рабским трудом.
При этом монарх и его приближенные систематически ликвидируют все
признаки, демаскирующие фиктивность двора и королевства: прежде всего
возникает специальный язык, на котором разрешено формулировать сведения,
поступающие извне. Причем эти формулировки должны скрывать - иначе говоря,
не называть - несуверенность монарха и трона. Например, Аргентину именуют
не иначе, как "Испанией", и рассматривают как смежное государство.
Понемногу все настолько вживаются в свои роли, привыкают так свободно
чувствовать себя в роскошных одеяниях, так ловко пользоваться мечом и
языком, что фальшь как бы уходит вглубь, в основы и корни этого здания,
этой живой картины. Она по-прежнему остается бредом, но теперь уже бредом,
насыщенным кровью подлинных желаний, ненависти, споров, соперничества, ибо
на фальшивом дворе разворачиваются подлинные интриги и сплетни; яд, донос,
кинжал начинают свою скрытую, совершенно реальную деятельность. Однако
монархического и феодального элемента во всем этом по-прежнему содержится
ровно столько, сколько Таудлиц, этот новоявленный Людовик XVI, сумел
втиснуть в свой сон об абсолютной власти, реализуемый ордой бывших
эсэсовцев.
Таудлиц предполагает, что где-то в Германии живет племянник, последний
отпрыск его рода - Бертран Гюльзенхирн, которому в момент поражения
Германии было тринадцать лет. На поиски юноши (теперь ему двадцать один)
Людовик XVI отправляет герцога де Рогана, то бишь Иоганна Виланда,
единственного "интеллектуала" в свите: ведь Виланд в свое время был