"Станислав Лем. Правда (Сборник "Космический госпиталь")" - читать интересную книгу автора

таких, которые преобладают на поверхности звезд) - плазма вела себя
послушно и солидно. Если ее связывали надлежащим образом - при помощи
магнитного поля или некоторых изощренных штучек, основанных на принципе
индукции, - она позволяла впрячь себя в лямку практических применений, и
ее энергию якобы можно было использовать. Якобы - потому что на
поддержание плазменного шнура тратилось больше энергии, чем из него
получалось; разница возникала за счет потерь лучистой энергии, ну и за
счет возрастания энтропии. Баланс пока не принимался в расчет, так как по
теории получалось, что при более высоких температурах затраты
автоматически снизятся. Таким образом действительно получился некий
прототип реактивного моторчика и даже генератор ультражестких гамма-лучей;
но вместе с тем плазма не оправдывала многих надежд, на нее возлагавшихся.
Маленький плазменный двигатель функционировал, а те, что проектировались
на большую мощность, взрывались или выходили из повиновения. Оказалось,
что плазма в определенном диапазоне термических и электродинамических
возбуждений ведет себя не так, как предусматривалось теорией; это всех
возмутило, потому что теория была совершенно новой и удивительно изящной в
математическом отношении.
Такое случается; более того - должно случаться. Поэтому многие
теоретики, в том числе и наша группа, не смущаясь этой непокорностью
явления, принялись изучать плазму там, где она вела себя наиболее
строптиво.
Плазма - это имеет некоторое значение для моей истории - выглядит
довольно внушительно. Попросту говоря, она напоминает осколок солнца, к
тому же - из центральной зоны, а не из прохладной хромосферы. Блеском она
не уступает солнцу - наоборот, превышает его. Она не имеет ничего общего
ни с бледно-золотистым танцем вторичной, уже окончательной гибели, которую
демонстрирует нам дерево, соединяющееся с кислородом в печи, ни с
бледно-лиловым шипящим конусом, что исходит из сопла горелки, где фтор
вступает в реакцию с кислородом, чтобы дать самую высокую температуру из
достижимых посредством химии, ни, наконец, с вольтовой дугой, изогнутым
пламенем между кратерами двух углей, хотя при наличии доброй воли и
надлежащего упорства исследователь смог бы сыскать места, где бывает
побольше, чем 3000 градусов. Также и температуры, возникающие вследствие
того, что затолкают этак миллион ампер в тонкий проводник, который станет
тогда совсем уж теплым облачком, и термические эффекты ударных волн при
кумулятивном взрыве; все это плазма оставляет далеко позади. В сравнении с
ней подобные реакции следует считать холодными, прямо-таки ледяными, а мы
не судим так лишь потому, что случайно возникли из материи, совершенно уже
застывшей, омертвелой поблизости от абсолютного нуля; наше бравое
существование отделено от него лишь тремястами градусами по абсолютной
шкале Кельвина, в то время как вверх эта шкала тянется на миллиарды
градусов. Так что воистину не будет преувеличением, если мы отнесем даже
самые огненные температуры, каких можем добиться в лабораторных условиях,
к явлениям из области вечного теплового молчания.
Первые огоньки плазмы, которые пробились в лабораториях, тоже не были
особенно горячими - двести тысяч градусов считали тогда внушительной
температурой, а миллион был уже необычайным достижением. Однако же
математика, эта примитивная и приблизительная математика, возникшая из
анализа явлений ледяной сферы, предсказывала, что надежды, возлагаемые на