"Станислав Лем. Патруль" - читать интересную книгу автора

а Шеф подозревал, что порой он тайком проносит в ракету пуделя,
- хотя Томас божился, что ничего такого ему и в голову не
приходило. Возможно. Этого никто уже не узнает, потому что
однажды в июле, вечером, Томас взлетел, взяв с собой два термоса
с кофе - он всегда очень много пил, - а третий оставив в
кают-компании Базы, чтобы, вернувшись, выпить такого кофе, какой
он любил - смешанный с гущей и сваренный с сахаром. Термос ждал
его очень долго. На третий день в семь утра истек срок
"допустимого опоздания", и имя Томаса записали мелом на доску в
навигационной рубке. Такого у них еще не случалось - лишь самые
старшие пилоты помнили время, когда аварии были делом обычным, и
даже любили рассказывать товарищам помоложе леденящие кровь
истории о тех временах, когда метеоритная тревога объявлялась с
упреждением в пятнадцать секунд - как раз вовремя, чтобы успеть
попрощаться с семьей. По радио, разумеется. Но это и в самом деле
было давным-давно. Доска в навигационной всегда пустовала и,
собственно, оставалась там лишь в силу инерции.
В девять вечера было еще довольно светло. Все дежурные
пилоты вышли из радиорубки и стояли, задрав головы к небу, на
газонах, окружавших огромную бетонированную посадочную площадку.
Шеф вернулся из города вечером, снял с катушек все ленты с
записями сигналов автоматического передатчика Томаса и поднялся в
остекленную башню обсерватории, маленький купол которой вращался
как обезумевший, зыркая во все стороны черными раковинами радаров.
Томас полетел на маленьком АМУ, и, хотя, как утешал их
сержант из группы заправщиков, атомного топлива на АМУ хватило
бы, чтобы облететь половину Млечного Пути, все смотрели на него
как на полного идиота, а кто-то даже смачно его обругал, ведь
кислорода у Томаса было всего на пять суток, да еще восьмичасовой
неприкосновенный запас. Четыре дня кряду восемьдесят пилотов
Станции, не считая множества прочих - всего почти пять тысяч
ракет, - прочесывали сектор, в котором пропал Томас. И не нашли
ничего, будто он растворился в пространстве.
Вторым был Уилмер. Его, правду сказать, мало кто любил;
собственно, для этого не было ни одного серьезного повода - зато
множество мелких. В разговоре он никому не давал закончить -
непременно старался вставить словцо. По-дурацки смеялся,
совершенно некстати, и чем больше этим раздражал окружающих, тем
смеялся громче. Когда ему не хотелось утруждать себя точной
посадкой, он садился прямо на траву, выжигая ее до самых корней,
на метр в глубину. Но стоило кому-нибудь залететь в его сектор на
четверть миллипарсека, как он немедленно подавал рапорт, - даже
если это был его товарищ по Базе. Были и другие причины, уже
совершенно пустяшные, о которых и говорить-то неловко, - он,
например, вытирался чужими полотенцами, чтобы подольше не пачкать
собственное, - но, когда он не вернулся на Базу, все вдруг
обнаружили, что Уилмер - отличный парень и надежный товарищ.
Снова безумствовал радар, пилоты летали без смены и вне
расписания, радисты из службы прослушивания не уходили домой и
спали на смену у стены, на лавке, - даже обед им приносили