"Василий Алексеевич Лебедев. Искупление (Исторический роман) " - читать интересную книгу автора

знал это хорошо - какими бы крепкими и умелыми ни были эти руки, они не
могли устроить свою судьбу: в Орде никто не принадлежал себе, а девушек и
женщин хан волен забирать бесплатно сотнями, отбирая их на ежегодном
празднике, волен раздавать излишки своим эмирам, угланам, темникам,
сотникам... А какая избежит его всевидящего ока, ту продадут в жены без
спроса и разбора...
- Эх, Халима, Халима-а... Пропало твое трепало! Ну да ладно, бреди уж
до своих, а мне на Русь пора. Чего воззрилась? Сыт я вашею Ордою, и
Персиею, и Сурожью... Сыт по самое горло!
Он приодернул на себе рванину, поворошил волосы, раздумывая, не забыл
ли чего, но все добро его было при нем, Вспомнил дорогой нож, отыскал его в
темном углу, вложил в богатые ножны и пошел к коню. У входа он обернулся и
увидел, что Халима засуетилась по ставке, подбирая какие-то тряпицы и
всхлипывая, как ребенок.
"От-то мутноумная баба!" - подумалось ему.
Конь лишь попрядал ушами, но не отслонился, даже не переступил, видатъ
признал его за хозяина, покорно дал себя взнуздать, оседлать, потрогать за
морду.
- Морь, морь, добрый ты морь [Морь (монг.) - конь], - вполголоса
говорил Елизар, а сам думал о Халиме: "Токмо не завыла бы..."
Он поймал левой ногой стремя, тяжело бросил свое длинное тело в седло.
- Прощай, Халима! - И тронул коня.
Позади шоркнул полог ставки и послышался вскрик, короткий, как при
уколе, но воя не было. Он оглянулся - Халима семенила за ним изо всех сал и
еще волокла большой квадратный мешок - каптаргак.
"Отста-анет... Ну и мутноумная баба, ей-богу!" - изумился Елизар и
подбодрил коня уздой. На берегу реки он вновь оглянулся - семенит! "Вельми
горяч показался, поди... - призадумался Елизар в мужской гордыне, но не
ухмыльнулся и тут же подумал о ней: - Ужели Руси не страшите"?"
Халима подбежала и ткнулась мокрым лицом ему в колено.
Елизару стало жалко ее. Он протянул руку и забрал ее кисти в свею
ладонь, отвел другой: рукой лицо ее, чуть запрокинув вверх, и наклонился к
ней. Гуты ее, полные, как крымские вишни, были солоны и горячи,
- Вельми добра ты, Халима... Я отмолю свой грех, а тебя окрещу... - Ей
не требовалось перевода, и он, по-ниэдая это, уже неожиданно для себя
сказал по-персидски: - Курет-ум-айн! [Курет-ум-айн (перс.) - свет очей
моих]
Других слов в ту минуту у него не нашлось.
- Ну, иди ко мне! - Как ребенку, он протянул ей руки, а она тащилась с
мешком, наполненным тряпками и костями, не доглоданными ее женихом. "От-то
дурной обычай", - усмехнулся Елизар и сказал по-татарски:
- Брось каптаргак! Вонищу прескверную! Будет Русь - будет и пища!
Халима поняла и все же вынула из мешка ком сыра - зеленоватый камень.
Хурут - овечий сыр - сушили кочевники солоно и крепко, он хранится столетия
и всегда насытит в походе. Его растворяют в воде, потому что татары не пьют
чистой воды... Она деловито еунула сыр в суму у седла и решительно
протянула к нему руки.
"Ой, пропало бабино трепало-о! - весело и греховно подумалось ему о
самом себе. - На Русь с. татаркою! Господи, укрепи и направь на путь
истинный,.."