"Александр Александрович Лебедев. Чаадаев ("Жизнь замечательных людей") " - читать интересную книгу автора

мозг Чаадаева, сама его способность мыслить, наказан ум. Так в ту пору
завершалась русская комедия "горе от ума". Жизнь стала комедией.
"Итак, - писал Чаадаев Якушкину в ссылку в 1837 году, - вот я
сумасшедшим скоро уже год, и впредь до нового распоряжения. Такова, мой
друг, моя унылая и смешная история". Он был приговорен стать сумасшедшим.
Приговор был отменен. Сразу.
Его отменила высшая инстанция, по отношению к которой любые
распоряжения властей не значили ровным счетом ничего. Приговор был тотчас
отменен передовым общественным мнением - тем самым, которое Николай,
казалось, задушил окончательно.
"По странному... повороту общественного мнения, - вспоминал один из
младших современников Чаадаева, - мера, казавшаяся столь удачно придуманною
для его наказания, не удалась вовсе..."
Чаадаев сидел в своей маленькой запущенной квартиренке на Новой
Басманной, а к нему шли и шли люди. Это было паломничество. К нему шли на
поклон.
Чаадаев стал модой. Он стал хорошим тоном. Он перевесил Николая. Его
мысль перевесила всю государственную машину. Это было совершенно очевидно.
"Насколько власть "безумного"... Чаадаева была признана, настолько, --
писал Герцен, - "безумная власть" Николая Павловича была уменьшена".
Нет нужды, что очень немногие из современников Чаадаева поняли тогда
его мысль, разобрались в содержании "Письма". Достаточно понял и разобрался
Пушкин. Может быть, еще человек десять или двадцать. Герцен считал, что
десять. Для современников важно в тот момент было иное - нравственная и
интеллектуальная дуэль Чаадаева и Николая сделала Чаадаева героем, Николай
оказался интриганом. Николаю просто нечего было ответить Чаадаеву. Люди шли
на поклон к мысли, которую не понимали или не вполне понимали, но которая
для них была очевидна в своей силе, в своей суверенности. Режим Николая на
нее не распространялся.
В дальнейшем, впрочем, уже и сама непонятость чаадаевской мысли
оказалась фактом русской идейной жизни, потом - и не только русской. Но это
пришло позднее.
Парадокс был в том, что с отменой приговора Чаадаеву пал, начал падать
и приговор, вынесенный Чаадаевым России. В России нет общественного мнения,
сказал Чаадаев. Оно было. Начинающими вождями его были Белинский и Герцен.
Их реакция на чаадаевское дело была мгновенной и четкой. К их точке зрения
позднее присоединился и Чернышевский. И не случайно, конечно, что именно в
"Современник" - к Чернышевскому - принес в 1860 году неизданную рукопись
Чаадаева его племянник и хранитель чаадаевского архива М. И. Жихарев. Статья
Чернышевского о Чаадаеве не была пропущена цензурой, имя Чаадаева еще
оставалось под запретом. Но самый факт написания ее стал существенным
аргументом в том споре вокруг идейного наследия Чаадаева, который разгорелся
позднее.
В подцензурном русском издании той поры Чернышевский, понятно, не мог
говорить о Чаадаеве столь определенно, столь отчетливо, как это сделал
Герцен. Но общая весьма положительная оценка Чаадаева была у Чернышевского
очень устойчивой. В "Повести в повести", написанной Чернышевским уже в
ссылке, он вновь вспоминает о Чаадаеве и ставит его в ряд с такими людьми,
как Пушкин, Лермонтов, декабристы.
Но, очень ясно выразив свое общее отношение к Чаадаеву, ни Герцен, ни