"Александр Александрович Лебедев. Чаадаев ("Жизнь замечательных людей") " - читать интересную книгу автора

стране совершалась работа молодых умов, мужал Герцен, рос гений Белинского,
образовывались подпольные кружки. Но Чаадаев вроде бы отгородился от жизни.
Казалось, что он видел вокруг только безлюдье, что его окружала тишина.
Россия представлялась мертвой. Некрополис - город мертвых - сказал Чаадаев
тогда о Москве. Было время мертвых душ. Гоголь подтвердил чаадаевский
диагноз.
Вдруг в 15-м номере журнала "Телескоп", вышедшем в сентябре 1836 года,
было помещено "Философическое письмо". Оно было помещено без подписи.
Автором его был Чаадаев, в этом никто не ошибся - доноса не потребовалось,
и автор не отпирался.
"...Письмо разбило лед после 14 декабря", - сказал Герцен. Это, по его
словам, был обвинительный акт николаевской России.
Это был выстрел в ночи Это был набатный удар в стране онемевших людей.
Это был живой звук в государстве мертвых. Некрополис дрогнул, отзвук побежал
во все стороны, и эхо долго не утихало, хотя кричавшему уже зажали рот.
"Письмо, - говорит Чернышевский, - ...произвело потрясающее
впечатление на тогдашнюю публику!"
Журнал был немедленно прекращен, редактор сослан, цензор отставлен от
должности.
"Сегодня были созваны в цензурный комитет, - пишет в своем дневнике 28
октября 1836 года Александр Васильевич Никитенко, - все издатели здешних
журналов... Все они вошли согнувшись, со страхом на лицах, как школьники".
Было из-за чего: "верхи" были вне себя.
Это было такое нарушение идейного ранжира, какого империя Николая не
знала с момента своего рождения. Это была вещь дерзкая до безумия. Этой
выходки не мог не только сделать, но даже и представить себе николаевский
человек. Тут все было скандально, оскорбительно, все - от идей до жанра.
Чаадаев опубликовал, по видимости, свое частное письмо к какой-то знакомой.
Своим личным мыслям, которые были высказаны им в частном письме, он придавал
общественный смысл, государственное значение. Тут во всем была некая
кощунственность, нечто вызывающее.
Вмиг были вспомянуты все чудачества Чаадаева: его отшельничество, его
капризы, его долги, его болезни, его друзья, его отставка, его злословие,
вообще его вызывающее поведение.
Выступление Чаадаева нельзя было ругать, критиковать, его невозможно
было обсуждать. Это было за гранью мыслимого вообще. Чаадаев, писал Герцен,
"сказал России, что прошлое ее было бесполезно, настоящее тщетно, а будущего
никакого у нее нет". По крайней мере так его почти все поняли тогда.
Это было за гранью разума.
Он представал просто сумасшедшим.
О нем уже давно ходили слухи. В качестве героя сплетен он уже давно был
сумасшедшим. Теперь ждали официального приговора. "Верхи" утвердили сплетню
в качестве официального приговора.
Чаадаев был "высочайше объявлен" сумасшедшим.
Его взяли под домашний арест, его регулярно - первое время каждый день
-- свидетельствовал казенный врач. Чаадаеву запретили писать. Все его мысли
наперед были высочайше объявлены недействительными. Сплетня о Чаадаеве
сделалась официальной версией, стала казенной легендой.
Чаадаев был осужден бессрочно, ему не на что было отныне надеяться. Он
не мог хлопотать о "помиловании из сумасшедших". Репрессирован был самый