"Иван Ле. Хмельницкий. Книга третья" - читать интересную книгу автора

уточнял Вовгур, не останавливаясь.
- Зачем это нужно, проше! Вон солнце на закате! Поднять наших и... в
теплые края, на волю!..
И придержал своего коня, поджидая преследовавших их карабинеров. Успеет
ли Вовгур поднять наших воинов? - вдруг мелькнула у него мысль. И бросился
навстречу карабинерам, вспомнив о связанном Максиме.
Карабинеры остановились, готовые вступить в бой с одним, очевидно,
обезумевшим пленником. А он летел им навстречу, прижавшись к шее своего
разгоряченного коня, с грозно поднятым мечом для смертельного удара. Кто
отважится первым подставить себя под удар польского гусара!
Но он скачет ко дворцу! Карабинеры молниеносно отскочили в стороны,
испугавшись отчаянного воина. И в тот же миг бросились следом за ним.
Такого трудно будет остановить и дворцовой охране герцога!
Во дворе до сих пор еще стоял художник, потрясенный происшедшим. Увидев
казака, который бешено скакал ко дворцу герцога, он снова взялся за
карандаш, чтобы запечатлеть храброго гусара.
А крайне возбужденный Стенпчанский забыл об осторожности. В тот момент,
когда он осадил коня возле коновязи, один из карабинеров нанес ему удар
сзади.
И рука с мечом опустилась, упала на грудь рассеченная голова. А в это
время на крыльцо герцогского дворца вывели связанного волосяными веревками
Максима Кривоноса. Он отчаянно сопротивлялся. Из его груди вырвался вопль
бессилия израненной души. Одинокий теперь, Кривонос посылал убитому другу
свое последнее прости. В Голландии, на глазах у восторженного Рембрандта,
в неравном бою погиб последний из бесстрашных рокошан Жебжидовского,
поручик Себастьян Стенпчанский.



6


Богдан с трудом узнал усадьбу своей матери. Разрослись без присмотра
вербы, вплетенные в изъеденный короедом старый тын. На вербе уже набухли и
стали светлыми почки, которые вот-вот распустятся.
"Как и в прошлый раз", - подумал Богдан, вспомнив свой первый приезд к
матери. Снял запор, раскрыл скрипучие ворота, пропуская казаков во двор.
Последним завел своего изнуренного коня. С волнением окинул взглядом двор.
Как и предполагал - запустение. Хотя солнце стояло уже высоко, матери во
дворе не было. Только Григорий, теперь уже подросток, по-хозяйски пробивал
лопатой канавку для стока талой воды. Богдан вспомнил неповоротливого
двухлетнего мальчика, которого когда-то подбрасывал на руках.
"Сколько теперь ему - тринадцатый или только десять исполнилось?.." -
торопливо прикидывал, переступая через кучу мусора.
Григорий выпрямился и стоял, опираясь рукой на деревянную лопату.
Как-то тревожно посмотрел на хату, скрытую в кустах сирени. И вдруг,
словно проснувшись, бросил на землю лопату, побежал навстречу гостю. Он не
был уверен, но внутреннее чувство, обостренное долгими годами ожидания,
подсказало ему, что это он, его брат Богдан. Он не помнил Богдана, но по
рассказам матери нарисовал в своем детском воображении образ брата-казака!