"Иван Иванович Лажечников. Как я знал M.Л.Магницкого" - читать интересную книгу автора

места, жена, убеждения, обязанности...
______________
* Один приятель его, подозревавший, по прочтении моего "Басурмана", что
я в Аристотеле Фиоравенти хотел олицетворить Витберга, повез меня к нему,
когда он незадолго до того возвратился из Вятки, места своего временного
изгнания, и жил в Петербурге на Песках в большой бедности. Гениальный
художник был так снисходителен, что занялся более часа разъяснением мне идеи
трехстепенного храма Спасителя на Воробьевых горах.

Не могу не упомянуть при этом случае, что за два года до описываемого
времени, именно при открытии первого сейма Варшавского, я едва не был
увлечен в лоно масонства одним из самых горячих его адептов. И кто бы, вы
думали, был он? Лукашевский, основатель, вместе с Мохнацким, масонских лож в
Царстве Польском и Литве, в которых уже и тогда заготовлялись те горючие
материалы, ожидавшие только первой брошенной в них искры, чтобы произвести
пожар будущей революции. И эти материалы готовились уже в то самое время,
когда великодушный русский император так доверчиво сыпал свои благодеяния на
поляков, в то время когда они прижимали нас, русских, к своему сердцу как
родных братьев. Да, мы и были братья, но можно заключить из последовавших
обстоятельств, кто из нас играл роль Авеля, кто Каина. Мы и тогда
подозревали, что в лобзаниях их скрывается яд - Мицкевичева Мавра, сказал бы
я, если бы "Валленрод" был тогда написан. Еще в 1816 году, на возвратном
походе из Франции, мы, субалтерн-офицеры, хотя и не дипломаты, смутно
постигали, что творится что-то недоброе, когда отрывали от знамени русского
и переводили из рядов наших в новоформируемую польскую армию всех польских
уроженцев, уже сроднившихся с нами и обрусевших, и таким путем образовали
две отдельные армии, два отдельные народа*. Так-то иногда в низших классах
народа чуют инстинктивно наступающую политическую грозу, когда в высших
сферах о ней и не помышляют. Что успела было мудрая Екатерина спасти в
приобретенных русскою кровью западных губерниях, то разрушилось новейшими
распоряжениями. Я познакомился с Лукашевским в Пасху в дворцовой квартире
С., лица хоть не высокого, но приближенного к государю, неразлучно с ним
находившегося во всех его путешествиях, ревностного царского слуги, готового
при случае положить за него свою голову. Как пробрался к нему Лукашевский,
простой армейский офицер (едва ли не поручик), без всяких преимуществ породы
и заслуг, как втирался он в среду императорской свиты, не могу понять.
Вероятно, доставляли ему этот доступ сильные при дворе люди из поляков,
чтобы выведывать чрез него в избранном кружку нужные им сведения от
простячков-москалей, которые могли бы попасться на эту удочку. Сколько могу
теперь припомнить, это был офицерик небольшого роста, с черными, узенькими
бакенбардами, стянутый по-тогдашнему в рюмочку, не обещавший по своей
наружности и нескромным речам политического деятеля, вертлявый, краснобай.
Моя ли физиономия ему понравилась, или внимание, с которым я слушал его, -
он избрал меня из среды кружка, собравшегося у С., чтоб обворожить своею
заманчивою речью. Мало-помалу он стал мне хвалить славное, святое учреждение
масонства, пересыпая эту речь словами: "любовь к человечеству, братство,
познание великой истины, скрывающейся от глаз непосвященных, достижение
разных благ и чуть ли не отыскание философского камня", - говорил, что в
наше время стыдно порядочному человеку не быть членом этого великого
учреждения. В довершение он предлагал ввести меня в одну из варшавских