"Иван Иванович Лажечников. Новобранец 1812 года" - читать интересную книгу автора

долго еще стояла толпа на прежнем месте, смущенная и огромленная видением
великого человека.
Не знаю, куда ехал тогда Барклай-де-Толли, но знаю, что 25-го сентября
он был в Калуге. Оттуда писал он, именно этого числа, к графу
Остерману-Толстому (у которого впоследствии был я адъютантом) письмо,
чрезвычайно замечательное по тогдашнему положению бывшего начальника армии.
В нем изъяснял он грусть свою, что расстался с русским войском, и приятную
уверенность, что в нем остаются полководцы, которые поддержат честь русского
имени.
Богатое село Дедново, в котором мы остановились на два дня, расположено
на берегу Оки. Оно известно сколько промышленностью крестьян, столько и
оригинальностью своего помещика Л.Д.Измайлова, осуществившего в себе тип
феодального владельца средних веков. Такого рода дворяне ныне уже в России
не существуют. Особенно было оживленно в Дедново в наш приезд, потому что в
нем собиралось рязанское ополчение, которого начальником был владелец этого
имения. Лев Дмитриевич угостил нас по-боярски.
В Рязани пробыли мы недолго. Здесь вскоре узнали, что французам
непоздоровилось в Москве и что они, как журавли к осени, начали потягивать
на теплые места, и потому мы возвратились в Коломну.
Здесь я стал вновь проситься у родителей моих позволить мне идти в
военную службу и получил опять тот же отказ. Тогда я дал себе клятву
исполнить мое намерение во что бы ни стало, бежать из дому родительского и,
как я не имел служебного свидетельства, идти хоть в солдаты. Намерению моему
нашел я скоро живое поощрение. В городе явился отставной (помнится,
штаб-офицер) кавалерист Беклемишев, поседелый в боях, который, записав сына
в гусары, собирался отправить его в армию. С этим молодым человеком ехал
туда же гусарский юнкер Ардал., сын богатого армянина. Я открыл им свое
намерение; старик благословил меня на святое дело, как он говорил, и
обещался доставить в главную квартиру рекомендательное письмо, а молодые
люди дали мне слово взять меня с собою. За душой не было у меня ни копейки:
коломенский торговец-аферист купил у меня шубу, стоящую рублей 300, за 50
рублей, подозревая, что я продаю ее тайно... С этим богатством и дедовскою
меховою курткой, покрытой зеленым рытым бархатом, шел я на службу боевую.
Назначен был день отъезда. Все приготовления хранились в глубочайшей тайне.
Роковой день наступал - сердце было у меня не на месте. В одиннадцатом часу
вечера простился я с матерью, расточая ей самые нежные ласки; с трудом
удерживал я слезы, готовые упасть на ее руку; я сказал ей, что хочу ранее
лечь спать, потому что у меня очень разболелась голова. И она, будто по
предчувствию, необыкновенно ласкала меня и два раза принималась меня
благословлять. В своей спальне я усердно молился, прося господа простить мой
самовольный поступок и облегчить горесть и страх моих родных, когда они
узнают, что я их ослушался и бежал от них. Меньшему брату, который спал со
мною в одной комнате, сказал я, что пойду прогуляться по саду и чтобы он не
беспокоился, если я долго не приду. Помолившись еще раз, я вышел в сени.
Условный колокольчик зазвенел за воротами; я видел, как ямщик на лихой
тройке промчался мимо их, давая мне знать, что все готово к отъезду. Еще
несколько шагов в кремль, где жил Беклемишев, - и я на свободе. Но в сенях
встретил меня дядька мой Ларивон. "Худое, барин, затеяли вы, - сказал он мне
с неудовольствием, - я знаю все ваши проделки. Оставайтесь-ка дома, да
ложитесь спать, не то я сейчас доложу папеньке и вам будет нехорошо". Точно