"Дэвид Герберт Лоуренс. Сыновья и любовники" - читать интересную книгу автора

заговорила.
Двадцати трех лет она на рождественской вечеринке познакомилась с
молодым человеком из Эроушвелли. Морелу было тогда двадцать семь. У него
была хорошая осанка, держался он прямо и молодцевато. Его черные волнистые
волосы к тому же еще блестели и черная роскошная борода явно никогда не
знала бритвы. Щеки румяные, а красный влажный рот особенно приметен
оттого, что Морел много и заразительно смеялся. И смех редчайший -
глубокий и звонкий. Гертруду Коппард он совершенно очаровал. Был он так
ярок, так полон жизни, такой услужливый и милый со всеми, так естественно
звучали в его голосе комические нотки. У ее отца было отлично развито
чувство юмора, да только сатирического. А у этого человека он другой:
мягкий, немудреный, сердечный, какой-то веселящий.
Сама она была иного склада. Имела пытливый, восприимчивый ум и с
огромным удовольствием, с интересом слушала других. Была она мастерица
разговорить человека. Любила пофилософствовать и считалась девушкой весьма
мыслящей. А всего больше ей нравилось беседовать с каким-нибудь хорошо
образованным человеком о религии, философии или политике. Такая радость ей
выпадала нечасто. И приходилось довольствоваться рассказами людей о себе,
находить отраду в этом.
Была она небольшого роста, хрупкого сложения, с высоким лбом и
шелковистыми прядями каштановых кудрей. Голубые глаза смотрели на мир
прямо, целомудренно и испытующе. Руки были красивые, в Коппардов. Платья
она носила неброские. Предпочитала темно-голубой шелк со своеобразной
отделкой из серебристых фестонов. Фестоны да тяжелая брошь витого золота
служили единственными украшениями. Была она еще совсем нетронута жизнью,
глубоко набожна и исполнена милого чистосердечия.
Глядя на нее, Уолтер Морел словно таял от восхищения. Ему, углекопу,
она представлялась истинной леди, загадочной и чарующей. Когда она
разговаривала с ним, ее южный выговор, ее великолепный английский язык
приводили его в трепет. Она приглядывалась к нему. Он хорошо танцевал,
танец был словно его радостным естеством. Его дед, французский беженец,
женился на буфетчице англичанке... если только это можно назвать браком.
Гертруда смотрела на молодого углекопа, когда он танцевал, - и было в его
движениях некое волшебство, едва уловимое ликованье, смотрела на его лицо,
расцветающее румянцем под копной черных волос и разно смеющееся, когда он
наклонялся над своей партнершей, кто бы она ни была. Удивительный человек,
никогда она такого не встречала. Образцом мужчины ей казался отец. А
Джордж Коппард, с гордой осанкой, красивый и довольно язвительный,
разительно отличался от этого углекопа; всем книгам Джордж предпочитал
книги богословские и подобие симпатии испытывал к единственному человеку -
апостолу Павлу, был неизменно суров с подчиненными, а со знакомыми
насмешлив и пренебрегал чувственными удовольствиями. Сама Гертруда не без
презренья относилась к танцам, не испытывала к ним ни малейшей склонности
и не давала себе труда научиться даже простейшему "Роджеру". Как и отец,
была она пуританка, возвышенна в мыслях и воистину строга в поведении. И
оттого смугло-золотистая мягкость чувственного пламени жизни, что исходила
от Морела, точно от пламени свечи, которую не подавляли и не гасили ни
мысль, ни душевный настрой, как у нее самой, казалось ей удивительной,
непостижимой.
Он подошел и склонился над ней. По всему ее телу разлилось тепло, точно