"Дэвид Герберт Лоуренс. Сыновья и любовники" - читать интересную книгу автора

рассказов было правдой. Штейгер мало в чем разбирался. Мальчишками они с
Морелом росли рядом и, хоть недолюбливали друг друга, давно так или иначе
друг с другом свыклись. Но вот россказней в пивной Элфрид Чарлзуорт своему
сверстнику не прощал. И хоть тот был умелый углекоп и когда женился, иной
раз получал добрых пять фунтов в неделю, со временем забои, в которые его
ставили, оказывались все хуже и хуже, уголь в них залегал тонким слоем,
вырубать его было трудно и неденежно.
К тому же летом на шахтах наступает затишье. В яркие солнечные дни
мужчины часто разбредаются по домам уже в десять, одиннадцать, двенадцать
часов. У устья выработки не видно пустых вагонеток. И женщины, по утрам
выбивая о забор каминные коврики, смотрят с окрестных холмов вниз,
считают, сколько платформ тащит по долине паровоз. А дети, возвращаясь в
обед из школы, глядят на шахты, видят, что колесо на главном стволе не
крутится, и говорят:
- На Минтоне пошабашили. Отец, должно, дома.
И на все лица будто тень ложится - на женские, на детские и на мужские,
ведь в конце недели получка будет жалкая.
Морел обычно давал жене тридцать шиллингов в неделю на все про все: на
арендную плату, еду, одежду, на взносы в общество взаимопомощи, на
страховку и на докторов. Иногда, расщедрившись, давал тридцать пять. Но
куда чаще, напротив, ограничивался двадцатью пятью. Зимой, если углекопу
доставался хороший забой, он мог заработать пятьдесят, а то и пятьдесят
пять шиллингов в неделю. Тогда он бывал рад и счастлив. Вечером в пятницу,
в субботу и в воскресенье давал себе волю, спускал порой и целый соверен.
И из таких деньжищ едва ли уделял детям лишний пенни, фунта яблок и то им
не покупал. Все шло на выпивку. В плохие времена он зарабатывал меньше,
зато не так часто напивался, и миссис Морел, бывало, говорила:
- Пожалуй, даже лучше, когда денег в обрез, ведь когда он при деньгах,
нет у меня ни минуты покоя.
Если он получал сорок шиллингов, он оставлял себе десять, из тридцати
пяти оставлял себе пять, из тридцати двух - четыре, из двадцати восьми -
три, из двадцати четырех - два, из двадцати - полтора, из восемнадцати -
один шиллинг, из шестнадцати - шестипенсовик. Он никогда не отложил ни
гроша, и жене тоже не давал такой возможности; больше того, ей даже иногда
приходилось платить его долги; не за выпитое пиво - эти долги с женщин
никогда не спрашивали, - но за канарейку, которую ему вздумалось купить,
или за щегольскую трость.
Во время ярмарки Морел работал плохо, и миссис Морел выбивалась из сил,
чтобы отложить на роды. Горько ей было думать, что она, измученная, сидит
дома, а он меж тем развлекается и сорит деньгами. Праздничных дней было
два. Во вторник Морел поднялся чуть свет. Настроение у него было отличное.
Спозаранку, еще и шести не было, она услыхала, как он, насвистывая,
спускается по лестнице. Насвистывал он всегда премило, весело и мелодично.
И чаще всего церковные гимны. Мальчиком он пел в церковном хоре, голос у
него был очень хорош, и он исполнял сольные партии в Саутуэллском соборе.
Только по его утреннему свисту и можно было это представить.
Лежа в постели, жена прислушивалась, как он на скорую руку что-то
мастерит в огороде, пилит, прибивает, и звенит, переливается его свист. И
всякий раз, когда ранним ярким утром он вот так радовался на свой мужской
лад, а дети еще спали и сама она еще лежала в постели, на душе у нее