"Дэвид Герберт Лоуренс. Сыновья и любовники" - читать интересную книгу автора

ее и сунул поглубже в огонь. Миссис Морел хозяйничала, сжав губы, молча.
Морел был подавлен. С несчастным видом слонялся по дому, и каждая трапеза
была для него в этот день пыткой. Жена разговаривала с ним вежливо, ни
словом не помянула, что он натворил. Но он чувствовал, что-то между ними
решилось окончательно.
Позже она сказала, что вела себя глупо, рано или поздно мальчика все
равно надо было постричь. В конце концов даже заставила себя сказать мужу,
мол, вполне можно было это сделать и тогда, когда ему вздумалось разыграть
парикмахера. Но и она, и Морел знали, из-за его поступка что-то в ней
круто изменилось. Случай этот она помнила до конца своих дней, - никогда
еще ничто не причинило ей такой душевной боли.
Это проявление мужской грубости пробило брешь в ее любви к Морелу.
Прежде, яростно сражаясь с ним, она волновалась, уж не теряет ли она его.
Теперь ее не волновало больше, любит он ее, нет ли - он стал ей чужим. И
жить стало легче.
Однако миссис Морел по-прежнему воевала с мужем. По-прежнему в ней
силен был высоко нравственный дух добродетели, унаследованный от
нескольких поколений пуритан. Теперь в ней говорила впитанная с молоком
матери набожность, и в отношениях с мужем она доходила чуть ли не до
фанатизма, потому что любила его, по крайней мере любила прежде. Если он
грешил, она терзала его. Если лил, лгал, нередко вел себя как отъявленный
трус, а случалось, и плутовал, она безжалостно его бичевала.
На беду, она слишком была с ним несхожа. Не могла она удовольствоваться
тем малым, что было ему дано; он нужен был ей таким, каким по ее понятиям
следовало быть. И вот, стремясь сделать его благороднее, чем он способен
был быть, она губила его. Себя она ранила, бичевала до рубцов и шрамов, но
все ее достоинства оставались при ней. К тому же у нее были дети.
Морел пил, и немало, хотя не больше многих других углекопов, притом
только пиво, так что, хотя это и отражалось на его здоровье, особого вреда
ему не причиняло. Конец недели был у него любимое время для загула. Каждую
пятницу, субботу и воскресенье он весь вечер, до самого закрытия, сидел в
"Гербе углекопа". В понедельник и вторник он с большой неохотой уходил из
пивной не позднее десяти. В среду и четверг иногда проводил вечера дома, а
если уходил, то всего на часок. Работу же из-за выпивки никогда не
пропускал.
Но хотя работник он был на редкость надежный, платили ему все меньше и
меньше. Он болтал лишнее, давал волю языку. Начальство было ему
ненавистно, и он вовсю честил штейгеров.
- Нынче утром приходит к нам в забой десятник и говорит, - рассказывал
он в пивной Палмерстона. - "Нет, говорит, Уолтер, так не годится. Это
разве стойки?" А я ему, мол: "Чего зря болтать? Чем тебе стойки не
поглянулись?" А он: "Так не пойдет, говорит, у тебя свод не сегодня завтра
рухнет". А я ему: "Так ты стань вон на глыбу да своей головой и подопри".
Ну, он взбеленился, озлел, ругается, а ребята гогочут. - У Морела явно
была актерская жилка. Он отлично изображал самодовольного десятника,
который пытался скрипуче выговаривать слова по всем правилам, а не на
местный лад. "Я, говорит, этого не потерплю, Уолтер. Кто в деле
разбирается лучше, я или ты?" А я ему: "Почем мне знать, Элфрид, много ли
ты смыслишь. Только и умеешь, что в постель да из постели".
Так Морел без конца развлекал своих собутыльников. И кое-что из его