"Борис Лавренев. Сорок первый (про войну)" - читать интересную книгу автора

высадил. И Красноводский и Александровский у беляков.
Кто-то сквозь дрему надрывисто простонал.
Евсюков ударил ладонью по горячему от костра колену. Отрубил голосом:
- Баста! Один путь, товарищи, на Арал! До Арала как добредем, там
немаканы по берегу кочуют, поживимся - и в обход на Казалинск. А в
Казалинске фронтовой штаб. Там и дома будем.
Отрубил - замолчал. Самому не верилось, что можно дойти.
Подняв голову, спросил рядом лежащий:
- А до Арала что шамать будем?
И опять отрубил Евсюков:
- Штаны подтянуть придется. Не велики князья! Сардины тебе с медом
подавать? Походишь и так. Рис пока есть, муки тоже малость.
- На три перехода?
- Что ж на три! - А до Черныш-залива - десять отседова. Верблюдов
шестеро. Как продукт поедим - верблюдов резать будем. Все едино ни к чему.
Одного зарежем, мясо на другого и дальше. Так и допрем.
Молчали. Лежала у костра Марютка, облокотившись на руки, смотрела в
огонь пустыми, немигающими кошачьими зрачками. Смутно стало Евсюкову.
Встал, отряхнул с куртки снежок.
- Кончь! Мой приказ - на заре в путь. Може, не все дойдем, - шатнулся
вспуганной птицей комиссарский голос, - а идти нужно... потому, товарищи...
революция вить... За трудящих всего мира!
Смотрел поочередно комиссар в глаза двадцати трех. Не видел уже огня, к
которому привык за год. Мутны были глаза, уклонялись, и метались под
опущенными ресницами отчаяние и недоверие.
- Верблюдов пожрем, потом друг дружку жрать придется.
Опять молчали.
И внезапно визгливым бабьим голосом закричал исступленно Евсюков:
- Без рассуждениев! Революционный долг знаешь? Молчок! Приказал -
кончено! А то враз к стенке.
Закашлялся и сел.
И тот, что мешал кашу шомполом, неожиданно весело швырнул в ветер:
- Чего сопли повесили? Тюпайте кашу - дарма варил, что ли? Вояки,
едрена вошь!
Выхватывали ложками густые комья жирного распухшего риса, обжигаясь,
глотали, чтобы не остыло, но, пока глотали, на губах налипала густая корка
заледеневшего противно-стеаринового сала.
Костер дотлевал, выбрасывая в ночь палево-оранжевые фонтаны искр. Еще
теснее прижимались, засыпали, храпели, стонали и ругались спросонья.
Уже под утро разбудили Евсюкова быстрые толчки в плечо. Трудно разлепив
примерзшие ресницы, схватился, дернулся по привычке окостенелой рукой за
винтовкой.
- Стой, не ершись!
Нагнувшись, стояла Марютка. В желто-сером дыму бурана поблескивали
кошачьи огни.
- Ты что?
- Вставай, товарищ комиссар! Только без шуму! Пока вы дрыхли, я на
верблюде прокатилась. Караван Киргизии идет с Джан-Гельдов.
Евсюков перевернулся на другой бок. Спросил, захлебнувшись:
- Какой караван, что врешь?