"Борис Лавренев. Сорок первый (про войну)" - читать интересную книгу автора

ботах, хрипели, выли и плевались голодные шершавые верблюды.
Выдутые ветрами такыры блестели соляными кристаллами, и на сотни верст
кругом небо было отрезано от земли, как мясничьим ножом, по ровной и мутной
линии низкого горизонта.
Эта глава, собственно, совершенно лишняя в моем рассказе.
Проще бы мне начать с самого главного, с того, о чем речь пойдет в
следующих главах.
Но нужно же читателю знать, откуда и как появились остатки особого
гурьевского отряда в тридцати семи верстах к норд-весту от колодцев
Кара-Кудук, почему в красноармейском отряде оказалась женщина, отчего
комиссар Евсюков - малиновый, и много еще чего нужно знать читателю.
Уступая необходимости, я и написал эту главу.
Но, смею уверить вас, она не имеет никакого значения.


Глава вторая
В КОТОРОЙ НА ГОРИЗОНТЕ ПОЯВЛЯЕТСЯ ТЕМНОЕ ПЯТНО,
ОБРАЩАЮЩЕЕСЯ ПРИ БЛИЖАЙШЕМ РАССМОТРЕНИИ
В ГВАРДИИ ПОРУЧИКА ГОВОРУХУ-ОТРОКА

От колодцев Джан-Гельды до колодцев Сой-Кудук семьдесят верст, оттуда
до родника Ушкан еще шестьдесят две.
Ночью, ткнув прикладом в раскоряченный корень, сказал Евсюков
промерзшим голосом:
- Стой! Ночевка!
Разожгли саксауловый лом. Горел жирным копотным пламенем, и темным
кругом мокрел вокруг огня песок.
Достали из вьюков рис и сало. В чугунном котле закипела каша, едко
пахнущая бараном.
Тесно сгрудились у огня. Молчали, лязгая зубами, стараясь спасти тело
от знобящих пальцев бурана, заползающих во все прорехи. Грели ноги прямо на
огне, и заскорузлая кожа ботов трещала и шипела.
Стреноженные верблюды уныло позвякивали бубенцами в белесой поземке.
Евсюков скрутил козью ножку трясущимися пальцами.
Выпустил дым, а с дымом выдавил натужно:
- Надо обсудить, значит, товарищи, куды теперь подаваться.
- Куды подашься, - отозвался мертвый голос из-за костра, - все равно
каюк-кончина. На Гурьев вертаться невозможно, казачий наперло - чертова
сила. А, окромя Гурьева, смотаться некуда.
- На Хиву разве?
- Хы-ы! Сказанул! Шестьсот верст без малого по Кара-Кумам зимой? А
жрать что будешь? Вшей разве в портках разведешь на кавардак?
Загрохотали смехом, но тот же мертвый голос безнадежно сказал:
- Один конец - подыхать!
Сжалось сердце у Евсюкова под малиновыми латами, но, не показав виду,
яростно оборвал говорившего:
- Ты, мокрица! Панику не разводь! Подыхать каждый дурень может, а нужно
мозгом помурыжить, чтобы не подохнуть.
- На хворт Александровский можно податься. Тама свой брат, рыбалки.
- Не годится, - бросил Евсюков, - было донесение, Деника десант