"Борис Лавренев. Сорок первый (про войну)" - читать интересную книгу автоработах, хрипели, выли и плевались голодные шершавые верблюды.
Выдутые ветрами такыры блестели соляными кристаллами, и на сотни верст кругом небо было отрезано от земли, как мясничьим ножом, по ровной и мутной линии низкого горизонта. Эта глава, собственно, совершенно лишняя в моем рассказе. Проще бы мне начать с самого главного, с того, о чем речь пойдет в следующих главах. Но нужно же читателю знать, откуда и как появились остатки особого гурьевского отряда в тридцати семи верстах к норд-весту от колодцев Кара-Кудук, почему в красноармейском отряде оказалась женщина, отчего комиссар Евсюков - малиновый, и много еще чего нужно знать читателю. Уступая необходимости, я и написал эту главу. Но, смею уверить вас, она не имеет никакого значения. Глава вторая В КОТОРОЙ НА ГОРИЗОНТЕ ПОЯВЛЯЕТСЯ ТЕМНОЕ ПЯТНО, ОБРАЩАЮЩЕЕСЯ ПРИ БЛИЖАЙШЕМ РАССМОТРЕНИИ В ГВАРДИИ ПОРУЧИКА ГОВОРУХУ-ОТРОКА От колодцев Джан-Гельды до колодцев Сой-Кудук семьдесят верст, оттуда до родника Ушкан еще шестьдесят две. Ночью, ткнув прикладом в раскоряченный корень, сказал Евсюков промерзшим голосом: - Стой! Ночевка! кругом мокрел вокруг огня песок. Достали из вьюков рис и сало. В чугунном котле закипела каша, едко пахнущая бараном. Тесно сгрудились у огня. Молчали, лязгая зубами, стараясь спасти тело от знобящих пальцев бурана, заползающих во все прорехи. Грели ноги прямо на огне, и заскорузлая кожа ботов трещала и шипела. Стреноженные верблюды уныло позвякивали бубенцами в белесой поземке. Евсюков скрутил козью ножку трясущимися пальцами. Выпустил дым, а с дымом выдавил натужно: - Надо обсудить, значит, товарищи, куды теперь подаваться. - Куды подашься, - отозвался мертвый голос из-за костра, - все равно каюк-кончина. На Гурьев вертаться невозможно, казачий наперло - чертова сила. А, окромя Гурьева, смотаться некуда. - На Хиву разве? - Хы-ы! Сказанул! Шестьсот верст без малого по Кара-Кумам зимой? А жрать что будешь? Вшей разве в портках разведешь на кавардак? Загрохотали смехом, но тот же мертвый голос безнадежно сказал: - Один конец - подыхать! Сжалось сердце у Евсюкова под малиновыми латами, но, не показав виду, яростно оборвал говорившего: - Ты, мокрица! Панику не разводь! Подыхать каждый дурень может, а нужно мозгом помурыжить, чтобы не подохнуть. - На хворт Александровский можно податься. Тама свой брат, рыбалки. - Не годится, - бросил Евсюков, - было донесение, Деника десант |
|
|