"Мартти Ларни. Прекрасная свинарка, или Неподдельные и нелицеприятные воспоминания экономической советницы Минны Карлссон-Кананен, ею самой написанные" - читать интересную книгу автора

в Америку, однако его надежды сбывались только во сне. Так как он
по-английски за многие годы сумел усвоить лишь некоторые, особо
употребительные слова, нам с мамой пришлось учиться говорить по-фински. Я же
поневоле совсем превратилась в американскую финку, потому что Виктор
определил меня в финскую воскресную школу.
Их брак, видимо, оказался удачным, поскольку мама уже имела некоторый
опыт супружеской жизни, а отчим - кое-какие сбережения. Благодаря различию
языков потребовался не один год, прежде чем они смогли по-настоящему
ссориться. Разногласия между ними возникали в основном из-за названия
кабачка: шестнадцать лет он назывался "Кристалл-бар", но теперь Виктор хотел
переименовать его в "Вик-бар". И переименовал. В последний день сентября
1922 года витрина кабачка украсилась новой вывеской и в честь этого
торжества каждому посетителю выдавали один стаканчик виски бесплатно.
Шахтеры-финны из Виргинии толпою повалили в храм веселья и, пропустив
рекламный стаканчик, напились допьяна за свои деньги. А чтобы добрый хмель
не пропадал зря, они вечером устроили массовую драку, во время которой
избили всех клиентов, не говоривших по-фински. Два дня спустя шериф города
повесил на дверях "Вик-бара" следующее объявление: "Индейцам и финнам
спиртных напитков не подают".
Мне было до боли стыдно, хотя я не была ни индианкой, ни финкой. Я
стала избегать общества финнов и наотрез отказалась петь их нагоняющие сон
монотонные народные песни на торжественных вечерах в "Финском холле". Мне
только что исполнилось семнадцать лет; я училась в колледже языкам и
коммерческой переписке и по натуре была типичной стопроцентной американкой,
которые обычно умалчивают о своей родословной и о национальности родителей.
"Вик-бар" был уютным местечком, где по традиции вечерами и в воскресные
дни собирались финны. Но как только им запретили подавать спиртное, бар стал
пустовать. Порою казалось, будто судьба уехала в отпуск, а нас бросила. Мама
видела будущее в тревожном свете, но отчим продолжал питать надежды,
которые, правда, ничего не стоили. В его сновидениях все доставалось ему, а
возможные излишки он делил между матерью и мною. В один прекрасный вечер на
его красном, как примула, лице появилось выражение одержимости. Он сунул за
щеку порцию жевательного табаку и откашлялся с таким значительным видом,
точно решился на великий подвиг. Обычно он говорил редко, да метко. На сей
раз он, однако, отступил от этого правила и начал распространяться длинно и
тягуче.
- До того уж плохо идет этот бизнес, ну просто из рук вон. Люди бы и
рады выпить, но раз нельзя... Все этот шериф, чтоб ему, - такой сановабич.
Невозможно больше вести дело, носсэр. А доллары тают как весенний снег. Иди
в шахты - спину надорвешь, иди на ферму - насидишься безработным... Выходит,
самое время укатывать...
Он говорил на простом языке американских финнов, но мы долго не могли
уловить смысл его слов. Это была стариковская мудрость, которая ищет
подкрепления в табакерке, бедная и тощая, как снятое молоко. На трехминутное
дело он потратил более трех часов. В переводе на современный финский язык он
предлагал следующее: "Содержать кабак больше не имеет смысла, поскольку
финнам ход в него закрыт, а другие национальности не способны пропивать
столько, чтобы обеспечить нам приличный доход. Стало быть, кабак надо
продать тому, кто предложит за него наибольшую цену. А затем..."
- Что же мы будем делать дальше? - спросила я у Виктора, которого так и