"Ольга Ларионова. Черная вода у лесопильни" - читать интересную книгу автора

только велосипедистов, и никто не мешал Филиппе и Рондалу брести куда глаза
глядят, расстегнув куртки и жмурясь от весеннего солнца. Собственно говоря,
Рондалу никто не мешал обнять девушку за плечи, но он предпочитал смущенно
плестись рядом, засунув руки в карманы. О чем они болтали? Да обо всем: о
традициях Эллингтона и "боингах", о последнем европейском турне футболистов
нью-йоркского "Космоса" и очередной катастрофе с каким-то супертанкером.
Филиппа охотно рассказывала о своих боевых подвигах, направленных против
барабанных перепонок всех родов войск; правда, это был умело состряпанный
дежурный скетч, рассчитанный на нейтрального слушателя, - своим подругам она
рассказывала несколько другие эпизоды, да и тональность была пониже. Но
Рондал принимал все за чистую монету, и в конце четвертой мили он уже
боготворил свою спутницу. А его спутница между тем отметила, что он лез вон
из кожи, чтобы поддержать непринужденную беседу, но как бы тяжко ни
приходилось ему, он ни разу не обмолвился о своих служебных обязанностях.
Она не то чтобы задумалась - просто это становилось интересным. По
быстроте реакции и той особой зоркости, которая свойственна глазам
светловолосых северян, она угадывала высокую касту ВВС. Но в разговорах о
больнице он неожиданно легко оперировал специальными биологическими
терминами, да и вообще можно было предположить, что этот провинциальный
простодушный парень последние несколько лет провел в каком-то более
интеллектуальном окружении, нежели армейское.
Филиппа уже начала уставать, когда где-то на середине пятой мили
показалась река. Вероятно, Рондал не впервые совершал эти прогулки, потому
что он уверенно взял влево, вверх по течению, которого здесь можно было и не
угадать, и через несколько минут они были уже напротив лесопильни.
Оставалось только гадать, каким чудом это древнее сооружение
просуществовало до наших дней. Буровато-серый, утепленный мхом причал давал
приют такой же дряхлой лодке; оба они, казалось, родились в эпоху
феодализма. Цепи, перекинутые с одного берега на другой, вряд ли были
моложе; несколько десятков бревен с потемневшей ноздреватой корой уютно
уткнулись в них, греясь на первом летнем солнышке. Лесопильню окружали
сосны, равнодушно и безбоязненно взиравшие на кощунственное превращение
своих собратьев в куцые обрубки с золотистыми торцами. Операцию эту
проделывали двое - мужчина и мужеподобная женщина, оба в стеганых оранжевых
комбинезонах и сапогах. Мужчина подтаскивал багром обреченное бревно к
берегу, накидывал на него нехитрый захват и с помощью лебедки переправлял
его прямо под протяжно стонущий диск пилы. Женщина нажимала ногой педаль, и
диск опускался. Стон переходил в торжествующий, сытый визг, продолжающийся
всего несколько секунд и обрывающийся высочайшим отчаянным звуком, каким-то
металлическим, недоуменным: "как, уже и все?!"
Иногда, вместо того чтобы опустить пилу, женщина делала какой-то знак
рукой, и тогда мужчина подходил к ней своей неторопливой медвежьей походкой,
и они осматривали и похлопывали по бревну ладонями, словно покупали лошадь;
речка была совсем неширокой, но звук человеческих голосов поглощался
нетерпеливым стоном пилы, и Филиппе с Рондалом оставалось только
догадываться, почему двое на той стороне занимаются столь неприбыльным,
доисторическим промыслом.
Заметив, что спутница его устала, Рондал стащил с себя куртку и бросил
ее на траву. Идиллический покой этой речушки, теплые золотые стволы не
тронутых цивилизацией сосен и пронзительный запах распиленных деревьев,