"Ольга Ларионова. Двойная фамилия" - читать интересную книгу автора

- Такие книги понадобятся тебе лет через десять - пятнадцать, - с
какой-то непонятной грустью проговорил незнакомец.
Он тихонечко переминался с ноги на ногу - замерзал. Митька понимал, что
надо поднимать тяжелую деревянную ногу от стола и двигаться дальше.
- Жалко, - сказал он, - если книжка с картинками, я ее себе под стол
затаскиваю. Стол у меня одеялами закрыт, коптилка там внутри. Тепло и не
страшно.
Они двинулись друг за другом, и Митька увидел, что незнакомец
остановился у соседнего маленького домика.
- А может, вы найдете у себя какие-нибудь сказки? - просительно
проговорил мальчик. - Так я рядом живу. Меня все Тумой зовут. А
по-взаправдашнему - Митя.
- А меня зовут... Елисеевич.
"Ага, - подумал Митька без малейшего удивления. - Сын королевича Елисея
и Спящей Царевны. А еще говорил, что сказок у него нет". Он уже хотел еще
раз окликнуть незнакомца, но тот уже втащил лыжи с ящиком в подъезд; в
довершение всех разочарований Митька вдруг обнаружил, что помнит только
сказочное отчество. А имя забылось. Потом, встречаясь и разговаривая с
незнакомцем, он, несомненно, как-то обращался к нему - и вряд ли это могло
быть по-деревенски простецкое "Елисеич". Конечно, мальчик называл
незнакомца полным именем и отчеством. Но когда Митька очнулся на Большой
земле, в госпитальной палате, - имя снова пропало. И безвозвратно. Но обе
эти встречи, а также разговор между мальчиками по поводу незнакомца
врезались в память.
Вечером, сидя под столом в Митькином "билетаже", мальчики сравнивали
свои впечатления. Странно - слова незнакомец говорил одни и те же, но вот
зачем-то переодевался. И еще - глаза. Обоим запомнился неестественно яркий
их блеск. "Когда глаза так блестеть начинают - через две недели считай
можно в простыню обряжать, это мне бабка точно говорила", - заметил
Витька. "И сам помрет, и книжки пропадут", - вздохнул Митя.
И на этой фразе четкие воспоминания обрывались. Все, что происходило
дальше, было как-то размыто, недостоверно. Вероятно, они пошли-таки к
незнакомцу сами и подолгу засиживались у него, потому что дальше в памяти
остались какие-то зыбкие гирлянды бесконечных и вроде бы ночных
разговоров. Это были не сказки, но уж никак и не правда. Переплетения
сумеречных бесед о чем-то чудесном, несбыточном; о чем именно?
Если бы он мог припомнить...
В середине всех этих небылиц вклинилось что-то уж совсем непонятное и
необъяснимое. Однажды Витька поднялся к своему товарищу и сообщил ему, что
Елисеич умер. Его нашли за три улицы от дома, он вез очередной ящик с
книгами, присел отдохнуть - и не встал. Митька отпросился у матери, и они
не побежали - тихо побрели туда, где, по слухам, нашли Елисеича.
Они прошли улицу до самого конца и наткнулись на ящик. Он стоял прямо в
снегу, снятый с саночек; их четкие двухполозные следы заворачивали
обратно, - видимо, саночки уже кому-то понадобились, а вот книги - нет. От
того, что они остались в снегу, никому больно не стало.
А может, именно на этих саночках и увезли Елисеича?
Улица была пуста, и мальчики, потоптавшись, пошли прочь - горевать под
Митькин стол. Просидели они там до вечера, грея друг друга спинами и почти
не разговаривая, потом Митька предложил: