"Ольга Ларионова. Двойная фамилия" - читать интересную книгу автора

мальчика мгновенно уснули.
Пробуждение оказалось не из приятных: шкаф был открыт, металлические
его стенки стремительно остывали, ничто не гудело.
- Все, - сказал Елисеич. - Аккумуляторы сели. Больше нам тут делать
нечего.
Многое из того, что говорилось в тот день, вспомнилось лишь несколькими
годами позднее. Ведь считается, что человеческий мозг запоминает
практически все, что происходит вокруг, - фокус запоминания заключается не
в том, чтобы как можно ярче отпечатать что-то в памяти, а в том, чтобы как
можно легче и быстрее вытащить необходимую информацию из-под вороха
позднейших воспоминаний. Вытащить за ниточку, как Том Сойер вытаскивал
зуб. Такой ниточкой однажды у Митьки оказался трофейный "виллис", в капоте
которого безуспешно копался чумазый демобилизованный солдат. Солдат
тряхнул рукой, словно сбрасывая с пальцев таракана, и сказал после не
вполне произносимого предисловия:
- Ах ты... аккумулятор сел.
И тогда в Митькиной памяти вместо пыльного послевоенного шляха возник
теплый подвал, и наступающая со всех сторон темнота, и странные слова про
этот самый аккумулятор, который куда-то сел, и из-за него надо теперь
скорее возвращаться домой, а то беда будет.
Но перед выходом на улицу, в предвесеннюю пронизывающую вьюгу, Елисеич
помедлил, достал из кармана кусок хлеба и, разломив его на две части,
протянул половину мальчику. Впоследствии Митька никак не мог припомнить,
шли они обратно вдвоем или втроем, но вот кусок хлеба, разломленный только
надвое, четко врезался в его память.
До дома они добрались поздно вечером, облепленные снегом, спасаемые
только своими большими теплыми валенками. Елисеич вроде бы даже пошутил:
"Твои валенки впору мне, а мои - Петру Первому". Было ли это сказано в их
последнее путешествие? Вряд ли, потому что ни у того, ни у другого не
оставалось сил не только чтобы пошутить, а даже чтобы попрощаться.
Одиночество мальчик ощутил где-то на полдороге между двухэтажным
особнячком Елисеича и своим собственным домом. Эти полдороги, правда,
равнялись всего десяти шагам, но ведь и десять шагов можно не пройти. И
тогда он ясно представил себе, как завтра утром кто-то первый побредет по
привычной тропочке в булочную и вдруг обнаружат, что между сугробами уже
не пройти - мешает что-то; и найдут его, и запричитают: "Вот безладный,
как жил безладным, так и помер, двух шагов до дому не дойдя..." И вдруг
какое-то возмущение поднялось внутри его. Да нет же, нет! Он вовсе не
Безладный, он же Митька, и это к нему приезжал отец, и это именно его
скоро увезет мама на Большую землю... А с другой стороны, где-то там же,
внутри, билось бессильное отчаяние - выхода нет, бабку увезли, а папка и
мать где-то далеко, в маленькой берестяной крепости, откуда никто не
выходит живым...
Страх перед этой раздвоенностью придал ему сил, и он двинулся вперед, и
прошел эти вроде бы непреодолимые десять шагов до своего подъезда, но там
его снова охватило сомнение: куда идти - вверх или вниз?
Еще совсем недавно из-за бабкиной двери пахло картофельным супом. Это
было их спасением в блокадную зиму - несколько мешков картошки да пахучие
букетики сушеной зелени, развешанные по всей кухне, в которой они с бабкой
жили, покинув свою большую - не натопишь! - комнату. Раньше бабка каждый