"Евгений Борисович Лапутин. Студия сна, или Стихи по-японски " - читать интересную книгу автора

присутствовал постоянно, манил к себе самого Побережского, который, как
мотылек, порхал к нему, зная, что обожжет свои полупрозрачные, с беленьким
порошочком крылья, но хотел того - и боли, и ожогов, ибо это было бы лучшим
подтверждением причастности к волшебству и близости к Варваре Ильиничне.
Третья картина была лучше и называлась "Женщина-динозавр охотится на
неподвижную собаку". Варвара Ильинична была изображена со своим лицом и
телом огромной рептилии, и рубиновым, с ржавыми подпалинами языком была
готова слизнуть собственную собаку, которая и на картине не отличалась от
чучела. Побережский не преминул отметить улучшение, кажется, лучше Брукса
чувствуя, что тот, наконец, на верном пути к воссозданию единственно
верного, лучащегося, мягкого и пропитанного нездешним теплом облика Варвары
Ильиничны, и заказал ему еще одну картину.
Брукс и Варвара Ильинична запирались в комнате ровно в девять утра. В
шесть вечера они выходили оттуда, чтобы встретить Антона Львовича, в это же
время возвращавшегося со службы. Еще чуть позже, как бы ниоткуда, словно
выпотевая прямо из стен, к компании присоединялись оба мальчика, чуть более
таинственные и чуть менее разговорчивые, чем обычно.
Вычитав где-то, что вдохновение пугливо, словно косуля, Побережский не
спрашивал Брукса, как продвигается работа, а старался по жиже его коричневых
глаз, по суете нервных худых пальцев догадаться самостоятельно. Конечно, не
приходило в голову спросить собственных сыновей об этом, но именно они,
доведя до совершенства искусство подглядывания, могли бы рассказать кое-что
интересное.
Они удобно сидели на стульях напротив просверленных в стене дырочек, в
самые интересные моменты представления толкая друг друга ногами. Брукс
усаживал Варвару Ильиничну напротив окна, а значит - спиной к мальчикам,
располагаясь сам с подрамником и холстом лицом к ним.
Они видели скучающую безмятежность этого лица в первый день работы,
время от времени сменявшуюся залихватский издевательской ухмылкой, когда
кисть будто бы сама собой выделывала на холсте залихватский особый мазочек.
Для этой картины по требованию Брукса Варвара Ильинична была облачена в
домашнее платье с широким подолом, откуда по первоначальному замыслу
художника прямо на пол должны были струйками стекать чешуйчатые змеи. Он
даже поизучал какую-то заспиртованную в банке змею (выписанную Побережским
по его просьбе), сделал несколько ее карандашных набросков, а потом вдруг,
подгоняемый внезапным блеском собственных глаз (точно переданным зеркалом на
стене), перед изумленной, но как всегда неразговорчивой Варварой Ильиничной
в несколько глотков выпил весь спирт и затем задумчиво зажевал этой самой
змеей.
- Съесть змею - значит стать мудрым и сильным, - назидательно сказал
он.
Таким образом, еще одна неделя работы осталась без результатов.
Отказавшись от идеи со змеями, Брукс, вдруг вспомнив о своих маринистских
способностях, решил разместить Варвару Ильиничну на пляже, рассказав ей о
замысле картины, которая должна была бы называться "Женщина надевает
спасательный жилет, чтобы спасти маленького Фью". Это тоже не получилось:
море в этот раз никак не давалось Бруксу, хотя Антон Львович, прознав про
замысел картины, загорелся необычайно и все выпытывал у Брукса: "А кто же
это такой, маленький Фью?"
Брукс не отвечал, а снова запирался с Варварой Ильиничной и, нажимая на