"Евгений Борисович Лапутин. Студия сна, или Стихи по-японски " - читать интересную книгу автора

вытащил из урны недоеденное чье-то мороженое на палочке и, как цветок,
вручил его женщине. Уехали.
Ровно во столько-то и во столько-то профессор, по возможности
избегающий любых электрических устройств, не позвонил, но постучал в двери,
которые гостеприимно распахнулись перед ним, чтобы дать возможность и ему, и
его неизвестной пока спутнице разглядеть всех жителей квартиры Антона
Львовича, своим построением напоминавших групповую фотографию.
- А вот, собственно, и мы, - явно смущаясь, произнес ихтиолог, -
Варвара Ильинична, урожденная Захарова-Штольц, прошу любить и жаловать.
Попробуем описать ее: нет, конечно же, никакого рыбьего хвоста из-под
легкого летнего пальтеца, напротив, милые ботики на замшевых пуговичках.
Продолжим (снизу вверх). Там, где ногам положено соединяться, они и
соединялись, что было хорошо видно по тугой черной юбке, к тому же ясно
обозначавшей и неподвижный, слегка выпуклый живот. Дальше - грудь, как и
должно быть, вполне парная, вполне различимая. Если глазом не
останавливаться здесь, а подняться еще выше, то можно было увидеть черные
бархатные родинки, щедро обрызгавшие обе ключицы. Шея плавно сочленялась с
подбородком, который, закругляясь по центру, переходил в напомаженный рот,
несколько раз дернувшийся, но пока не произнесший ни слова. Щеки, глаза,
какие-то фальшивые искры в продолговатых мочках... Волосы, сами собой
закручивающиеся в ленивую спираль... Разочарование...
- Нет, нет, не спешите делать поспешных выводов, - заверил ихтиолог
Побережского, - все не так просто, как выглядит на первый взгляд. Хотелось
бы уединиться.
Они уединились, вернее, им показалось так, ибо в стенах комнаты рядом с
кабинетом Побережского было несколько щелей, позволявших мальчикам, не
сгибаясь и не приподнимаясь на цыпочки, совершенно спокойно наблюдать за
отцом даже тогда, когда он запирался на ключ и зашторивал окна.
Побережский, с лицом недовольным и каменным, с тиком, несколько раз
кряду оголившим его бледноватые десны, слушал быструю речь ихтиолога, слова
которого сначала ползли на карачках, не превышая линии шепота, но потом
вдруг выпрямились в полный рост. "Да что я вам говорю, посмотрите и
убедитесь сами! - закричал профессор, а потом закричал еще громче: - Варвара
Ильинична, голубушка, пожалуйте-ка сюда!"
Она вошла, и обоим тайным зрителям было хорошо заметно ее смущение,
быстро передавшееся и Антону Львовичу.
- Мы же договаривались, вам придется задрать юбку, а еще лучше -
раздеться, - не с плотоядной, но научной нежностью сказал ей ихтиолог.
Ее пальцы засеменили по одежде, разыскивая каждую маленькую пуговку и
вынимая ее из петли, и Артур с Германом одновременно подумали, что вот
сейчас она разденется догола и окажется, что стан ее закругляется книзу и,
действительно, превращается в русалочий хвост (хорошо знакомый им по
портрету Лидии Павловны), а то, что прежде принимали они за ноги, будет
парой изящных механических протезов.
Разделась. Как манекен на крутящейся подставке, сделала круг вдоль
собственной оси. И в самом деле у нее был хвост. Вернее, хвостик. Маленький
и хрящеватый, похожий на свиной. Темнее, чем кожа, он рос прямо из копчика и
милым крендельком загибался кверху. "Чтобы он не мешался, я обычно прячу его
сюда", - сказала Варвара Ильинична и показала на складку между своими
большими, выпуклыми, абрикосового цвета ягодицами.