"Евгений Борисович Лапутин. Студия сна, или Стихи по-японски " - читать интересную книгу автора

быстро и надежно стирали основы благонравия и богопослушания, столь
скрупулезно преподаваемые здесь все предыдущие годы.
Конечно, хотелось бы знать поточнее, чем именно заняли себя сестры
сразу после окончания интерната. Известно, что они были направлены в
католический госпиталь для престарелых в Ривердейле на унизительную
должность сиделок; известно, что мистер Кросби, отвечавший там за набор
персонала, не удержался от шутки, обычной при знакомстве с близнецами: "Что,
у меня в глазах двоится?" От должности сиделок они отказались, хотя и
обещали подумать; мистер Кросби, хронический, зловредный и неисправимый
педераст и педофил, их отказом был ничуть не огорчен, прежде всего потому,
что попечительский совет совсем в скором времени обещал прислать ему в штат
нескольких очаровательных мальчуганов.
Можно представить их состояние: на дворе стояла чудесная погода,
ривердейловские белки беззаботно сновали у самых ног, дорога из госпиталя,
извиваясь, шла через тенистый парк, единственное на все небо облако вдруг
истончилось и превратилось в иероглиф, им двоим принадлежало никак не меньше
двухсот долларов, что в пересчете на мороженое, жевательную резинку и
кока-колу (еще не упраздненные детские эквиваленты счастья) являлось суммой
более чем достаточной. Им ужасно все нравилось; нравилось, как они отказали
мистеру Кросби с его нафабренными бровями и тусклым, невыразительным
взглядом, нравилось, что они беззаботно идут на станцию сабвея вовсе не для
того, чтобы куда-нибудь ехать, а для того, чтобы ехать, не спрашивая ни у
кого разрешения и никого не извещая об этом. Ничего еще не понимая во
взрослой жизни, они прекрасно осознавали, что это бывает совсем нечасто -
чувство незамутненной свободы, чувство невыразимой и необъяснимой легкости,
которой, кажется, никогда не будет конца.
Их было двое, и они понимали, что это бесконечно много. Они понимали,
что не случайно туманные и сладостные силы, воспроизведшие первую из них на
свет, вдруг не поскупились на совершенно точную и подробную копию. В этом
был тайный особый смысл, прежде всего подразумевавший удвоение личного
счастья каждой из них. Они любили держаться за руки, чувствуя при этом силу
общего кровотока, который подгонялся парой сердец, начинавших быстро от
объединенного тепла двух ладоней биться вдвое сильнее и радостней.
Наблюдательными посторонними было замечено, что сестры вовсе не дорожат
собственными именами: Эмма ничуть не сопротивлялась, когда ее называли Ю, и
наоборот.
Еще в интернате, ничуть не смущаясь своей наивной и целомудренной
наготы, они тщательно обследовали друг дружку. С таким же успехом можно было
бы изучать собственное зеркальное воплощение. Совпадало все до мельчайших
деталей: кофейные зернышки родинок на животах, совершенно особые,
неповторимые пупочные завитки, естественная (обязанная отнюдь не бритве)
лысоватость подмышек, загадочная и привлекательная геральдика запястных вен,
с каждым ударом сердец вздымавших прозрачную кожу. Наверное, их самих не
удивило бы, если, скажем, одинаковыми у них оказались и дактилоскопические
следы. Стоило заболеть одной, следом немедленно заболевала и другая, и
болезни их тянулись с одинаковой скоростью, одновременно дотягиваясь и до
берегов выздоровления. Доктор, осмотревший любую из них, мог ко второй и не
прикасаться - досконально совпадало не только количество сердечных
кувырочков и течение обмелевшего заусенчатого дыхания, но и длина ртутных
полосок градусников, во влажном жаре вынимаемых из их капризных ротков.