"Евгений Борисович Лапутин. Студия сна, или Стихи по-японски " - читать интересную книгу автора

допытываться у детей, а помнят ли они свою мать, но те как-то странно
отмалчивались, будто бы скрывали от него не свою простительную забывчивость,
но, напротив, свое какое-то особое знание, делиться которым они ни с кем - и
со своим отцом тоже - совсем не хотели.
То ли у Артура, то ли у Германа совсем еще в детском и поэтому
по-особому еще светло-печальном возрасте как бы само собой сочинилось
стихотворение:

А вы знали, а вы знали,
Что во сне
Прилетали, прилетали
Ангелы ко мне.

Неизъяснимую, тянущую тревогу вызвало оно у Антона Львовича: исподволь,
даже как бы помимо своей воли, он начинал понимать, что кроме его личного
бесконечного и безнадежного страдания жизнь наполнена чем-то еще, например
стихотворными строками его детей, которые надиктовал им в ухо некий
невидимый подсказчик.
Нет, не было оно вымыслом, это стихотворение; теперь уже и у Антона
Львовича не оставалось сомнений, что по ночному небосводу над городом,
присыпанному светящейся крупой электрических огней, взад-вперед скользят
ангелы, зорко всматривающиеся в окна его, Побережского, спальни, дожидаясь,
когда там воцарится ночная темнота. Ему казалось, что ночью ангелы проникают
в его квартиру и долго босиком ходят кругами по ней, все чая, когда же
проснется Антон Львович, чтобы вручить ему какую-нибудь записочку от Лидии
Павловны, где она тайным, туманным знаком, более похожим на басурманский
росчерк, сообщит о своих новостишках, о том, что соскучилась сильно и
жалуется на Трезубцева, который совсем уже стыд потерял...
Ведь ты же не умерла, ведь да? Любовь моя, ведь ты где-то здесь, ведь
ты нарочно так долго, так бесконечно долго не выступаешь на свет из мглы,
чтобы я посильнее соскучился по тебе, чтобы я посильнее обрадовался тебе,
чтобы сердце мое, со всех сторон уже зализанное шершавым языком горя, вдруг
снова расцвело цветочным бутоном...
И от этих заклинаний вот-вот и сам он мог унестись куда-то, где под
ногами - лишь зыбящаяся прозрачная бесконечность, но тут грубо хлопали
двери, и снова из разных концов квартиры шли навстречу друг другу Герман с
Артуром, чтобы, обменявшись длинным многозначительным взглядом, одновременно
поглядев на тонущего в пухлом кресле беспомощного Побережского и приветствуя
его холодными хищными улыбками, снова исчезнуть, оставив после себя лишь
аккуратные звуки удаляющихся шагов.

Глава VII


Весеннее утро.
Над каждым холмом безымянным
Прозрачная дымка.

Когда они почувствовали свою исключительность? Кажется, когда им
исполнилось по тринадцать; да, именно так. Эта исключительность, собственно,