"Евгений Борисович Лапутин. Студия сна, или Стихи по-японски " - читать интересную книгу автора

мимолетному удивлению: как, ведь я же и не знал, что знаю...
Где ты была, голубушка? Ведь это не тебя положили в тяжелую лодку
гроба, ведь я знаю наверное, что это злой кукольник постарался, смастерив из
бледной гуттаперчи, увы, подробное подобие тебя. Где ты была, единственная
нежность и радость моя? Ведь не тебя отправили в бесконечное подземное
плавание, оставив меня, задыхающегося от отчаяния и захлебывающегося от
слез, одного. Где ты была, дрожь моих пальцев, блеск моих глаз и стоны моего
влюбленного сердца? Ведь с твоим уходом мир обезлюдел, а я, несчастный и
безутешный Робинзон, мог только лишь плакать, не уставая надеяться, что по
следам моих слез ты найдешь дорогу домой. Где, где ты была, мой сон и моя
явь? Ведь ты бессмертна и бесконечна, ибо в противном случае и мое появление
на земле является бессмыслицей и случайностью. Где, где ты была!..
Иногда он разглядывал фотографии умершей Лидии Павловны, удивляясь при
этом собственному спокойствию. Та женщина, которая была на карточках,
очевидно, не имела никакого отношения к его жене, как, например, король из
колоды не имеет никакого отношения к королю настоящему. И лишь одна
фотография волновала его: Лидия Павловна, при жизни любившая позаигрывать с
фотографическим объективом, успела на этом снимке скрыться за дерево до
щелчка затвора, но тень, свою тень, растянувшуюся по земле, она спрятать,
конечно же, не могла. Почему-то фотографическое изображение этой тени не
оставляло в покое Антона Львовича; он подолгу смотрел на нее и гладил ее
пальцем, она снилась ему, она вызывала зависть - хотелось вот так же,
навечно укрывшись за твердым препятствием, оставить от себя всего лишь
бесплотную тень.
Вовсе не отличаясь склонностью к мистике, он все больше и больше
размышлял о загробном существовании, пытаясь получше приготовить себя хотя
бы там ко встрече с Лидией Павловной. Какая она будет - обнаженная,
прозрачная и лучистая? Будут ли расти у нее под мышками волосы - тот вид
растительности, какой она ненавидела при жизни, борясь с ним по два раза в
день, иногда выходя из ванны с по-птичьи поднятыми руками, что
свидетельствовало о новом порезе. А какой будет он сам - с блестящими
усиками и бусинками пота на лбу, волнующимся от хмурого взгляда своего
конвоира - кудрявого и загорелого архангела? Иногда ему снилась музыка, и он
понимал, что потусторонние арфистки уже настраивают свои инструменты перед
его появлением. Но утрами, а затем и днями ничто не предвещало его кончины -
доктора, к которым он в трепетной надежде захаживал, Антона Львовича
огорчали, находя здоровье его в превосходном состоянии, и даже дырочка на
левом клыке была ловко закупорена гладенькой пломбой.
И снова он ждал Лидию Павловну. И снова она не шла к нему. Лишь дети ее
росли. Он не ласкал их, и они издали наблюдали за ним. Ему уже надоело
слышать и не отвечать, что мальчики неразличимы как две капли воды. Какой-то
человек, из родственников, кажется, вдруг осмелился сказать, что дети все
больше становятся похожими на свою умершую мать, и был вознагражден за это
крепкой зуботычиной от Антона Львовича, от которой упал обидчик, и
перевернулось полосатое кресло. Кто-то потом рассказал Антону Львовичу об
этом неприятном событии, и тот в ответ не поверил, а лишь продолжал
удивляться, отчего вдруг саднят костяшки правого кулака.
И снова он ждал Лидию Павловну. В одно утро он вдруг проснулся с
твердой уверенностью, что сегодня, что вот именно сегодня она, наконец,
выехала из какой-то своей, пока неизвестной точки отправления. Что там ее