"Алексей Ланкин. Лопатка" - читать интересную книгу автора

еврея не похож, но вряд ли и немец. Совсем не такой, каким его Фёдор Ильич
представлял. Но что-то сходное той мимолётной догадке и в голосе, и в глазах
проглядывает. Зачем он только всё ломается? Парень из себя видный и, похоже,
не дурак. Почему-то на Лопатке оказался.
Однако бочки не ждали. Десять штук хоть и немного, однако от причала до
склада докати.
- Как ночевал - это у меня присловье такое, - сколько мог дружелюбнее
пояснил Сегедин. - Давай: я одну, ты другую - и на кат.
Сказано - сделано.
Бочку свою Фёдор Ильич докатил до ворот в момент. Нет, не убыла силушка!
Что-то в груди кольнуло, но это ерунда. А у ворот порожек. Через него хорошо
бы поднять вдвоём - Фёдор Ильич оглянулся, а этот Кригер на причале так
истуканом и стоит. Смотрит исподлобья. Взгляд всё-таки тяжёлый, даже на
расстоянии чувствуется. Фёдор Ильич на такие вещи чуток.
- Э-эй, - пустил сторожу Сегедин. - Чего стоишь, как незастрахованный?
Ждать этого идола - до вечера не обернёшься. Эх, нерасторопа-Марьяныч: не
догадался со снабженца матросика-другого выторговать. Да ему что, не своим
горбом ворочает. Ну, где наша сила?
Надо бы Фёдору Ильичу бочку перевалить через порог осторожненько, сначала
одним краем, потом другим, а он решил сам перед собой похвастать. Руки
развёл и подними её на вес, все двести литров да с тарой.
И только он перенёс бочку через порог - словно ночною темнотой накрыла
его волна такой боли, которой не мыслил он с самого дня своего рождения на
свет.
* * *
После того, как прозаическая, но от того лишь более выпуклая в своём
значении необходимой и случайной детали бочка с соляровым маслом загремела о
бетон по одну сторону металлического порога, а Сегедин упал по другую, я
остался стоять на причале, строгий и неподвижный. Не было нужды знать, сколь
долго я так простоял. Я не регистрировал время, целиком отдавшись восприятию
происшедшего. То, что произошло, произошло без моего участия, и в этом был
новый пафос, который мне необходимо было постичь эстетически и осмыслить
интеллектуально.
Наконец, я приблизился к телу, ступая плавно и торжественно. Каждый мой
шаг по каменистому склону становился новым штрихом величественной картины.
Такое переживание выпадает на долю самых одарённых натур лишь однажды.
Мне пришло было в голову попрать тело ногою, но чувство меры подсказало
отказаться от этого акта как нарушавшего цельность минуты. Стоя над телом
гордо и прямо, я смотрел на лицо, запечатлевая не столько в собственной
своей, сколько в сверхличностной памяти его одновременно обострившиеся и
распустившиеся черты, полуприкрытые глаза и бледность кожи. Сколь сладостно
было это упразднение и новое обретение своего я в высшем! И как гармонично
входили в это целое даже чуственно-материальные элементы: например, запах
кала и мочи, исходивший от тела.
Сегедин - больше не Волк! - открыл глаза и посмотрел на меня, как
посмотрел бы и живой. Если бы эти существа могли заподозрить, какой смысл
кроется в словах живой и жизнь. Впрочем, из всех из них, возможно, один
Сегедин приблизился к постижению этого.
Он пробормотал что-то: я разобрал слово инфаркт, потом слово сын. Я не
стал снисходить до ответа. Он пытался ещё что-то сказать, но его силы были