"Андре Ланжевен. Цепь в парке (Роман) " - читать интересную книгу автора

Только дядя мог знать, где живет Голубой Человек, невыдуманный, не туман и
не дымка, не беззвучный шепот, который слышал он сам, сколько себя помнит, и
только дяде, единственному из людей, дано было видеть это невидимое лицо.
Сейчас, когда дядя отшатнулся от него, словно от сорвавшейся с цепи собаки,
перед ним разверзлась страшная пропасть, и, чтобы не рухнуть в нее, он весь
окаменел, как будто налился свинцом.
Он представлял себе эту встречу так давно, а произошло все так
стремительно, так внезапно, значит, нужно подождать еще, ведь все сказки
потеряли бы смысл, если бы люди, которым полагалось быть счастливыми в
конце, оказались бы счастливыми уже в середине; даже из-за неуязвимого
Балибу - хотя он знал, что тот из любой неприятности выпутается, - ему
случалось всерьез волноваться, если он долго в него не играл, забывая, что
он сам и был этим Балибу, рассказывающим за Балибу разные истории. И не
удивительно, что дядя, за которого никто ничего не выдумывал, поступает не
так, как он ожидал.
И вообще, здесь все другое. Нет Жюстена, нет Китайца, единственного,
кому разрешалось свободно входить и выходить из класса, потому что он
дурачок и на него лучше не обращать внимания, как на собачонку; нет и
Николб, так недолго пробывшего его другом, что он только успел пожалеть, что
слишком много доверил ему; нет и всех остальных примелькавшихся, надоевших
лиц; нет Свиного Копыта, которая изощрялась во всяких мерзостях, заставляла
малышей снимать штаны со старших под предлогом, что те, мол, всегда
заслуживают порку; нет и Святой Сабины, которая спала на гвоздях, как
настоящая великомученица, и у нее бывали видения, столь жуткие, что она
потом долго не могла встать с постели, и, уверяли, если до нее в это время
дотронуться, ее можно проткнуть пальцем насквозь, а от каждого видения на
стене ее комнаты оставалось выжженное место, но в комнату ее никто никогда
не входил; а здесь нет даже распорядка дня, разве что после завтрака, обеда
и ужина его посылают гулять на улицу, а улица - это весь мир, может даже до
самого моря. Значит, он вовсе и не обязан торчать в этой церкви, где давно
заскучал, и он может выйти отсюда, пройтись по улице, свернуть в другую,
смотреть по сторонам и слушать, ведь такого в книгах не найдешь, и даже без
Балибу можно отыскать что-нибудь интересное; наверняка в каждом доме есть
дети, такие же маленькие, как он, они тоже гуляют, и его не заметят среди
них, никто не обратит на него внимания, не станет ни о чем спрашивать. Он
обыкновенный мальчик в обыкновенном мире, и ему нечего забиваться в угол,
как трусливому псу, которому мерещится, будто каждый ботинок метит ему прямо
в зад.
Он открывает глаза и встает, уже готовый пуститься в этот мир, но тут
факельщики в серых перчатках, неестественно прямые и еще более
величественные, чем Святая Сабина, которая то и дело застывала в позе
статуи, двинулись прямо на него, толкая перед собой тележку, а за ними
гипсовые лица под черными вуалями. Он падает на колени и, опустив голову,
следит за процессией. Колокола все трезвонят таким долгим, протяжным звоном.
Дама с платочком уже не плачет, поравнявшись с ним, она кладет рядом на
скамейку монетку и проходит мимо. Остальные следуют ее примеру, не только
женщины, но и мужчины. Удары колокола словно отдаются в звяканье отрезанной
головы короля, заколдованного и превращенного в невесть кого. Все уже
прошли, а он еще смотрит им вслед с удивлением и даже стыдом. Его приняли за
попрошайку, а может, просто пообещали покойнику подать милостыню первому