"Димфна Кьюсак. Солнце - это еще не все" - читать интересную книгу автора

за дом большую сумму, так как "Лавры" занимали одну из немногих
возвышенностей пригорода и большой сад дал бы возможность построить тут
целый жилой массив. Но Мартин был непоколебим. Он как будто черпал
удовлетворение в том факте, что здесь жили его дед и бабушка, что Уголок
Аделаиды носит имя этой бабушки, что он вырос здесь и по-прежнему
поддерживает связь со своими школьными друзьями, которые составляют
значительную часть его клиентуры. Он цеплялся за "Лавры", как за убежище.
Иногда ей казалось, что измена Жанетт напугала его, преждевременно
породила в нем старческую осторожность. Она вспомнила его таким, каким он
был в день свадьбы: прямой и торжественный в своей морской форме, а его
рыжеголовая невеста просто лучилась обаянием - самое веселое и
очаровательное создание, какое когда-либо переступало порог "Лавров". То,
что она переступила этот порог, чтобы жить с ними, пока Мартин был в море со
Спасательным отрядом, ее и погубило. Их матери никогда не нравилась Жанетт,
не нравился этот брак, и ее безмолвное неодобрение окутывало дом, как
невидимый гнилой туман. "Этот дом ваш, милочка, - имела обыкновение
повторять миссис Белфорд, улыбаясь невестке своей нежной, исполненной
терпения улыбкой. - Вообразите, будто вы с Мартином поселились отдельно".
Но дом не был домом Жанетт. Даже тогда Элис понимала это, но она была
поглощена собственным бурным романом с Реджем и не задумывалась о
затруднениях Жанетт. И только позже она заподозрила, что именно этот мягкий
прощающий голос, эти полные кроткого упрека карие глаза толкнули Жанетт в
объятия американского майора, который затем увез ее в Штаты, предоставив
миссис Белфорд утешать сына своей безграничной, всепожирающей материнской
любовью.
Про Жанетт в доме больше никогда не упоминали. Мартин выбросил ее из
памяти, по-видимому, сохранив душевный мир, и вернулся к деловой жизни -
отношения с матерью и дочерью как будто давали ему достаточное эмоциональное
удовлетворение, а несколько старых школьных друзей создавали иллюзию
внеделового общения с людьми.
У Элис не оставалось подруг, с которыми у нее было бы хоть что-то
по-настоящему общее. Правда, как и Мартин, она посещала школу в Бэрфилде. И
многие женщины их круга учились с ней вместе в школе Св. Этельбурги. Почти
никто из них не вырвался из рамок, в которые их там вставили. В подавляющем
большинстве они были теперь счастливыми женами и матерями, посещали одну
церковь, вместе играли в теннис и в бридж, безмятежно встречали
приближающийся пожилой возраст, удовлетворялись сбывшимися мечтами юности
или же - если какие-то мечты еще были живы - тем, как они сбываются для их
сыновей и дочерей, и не заботились особенно ни о своих фигурах и лицах, ни
(как беспощадно говорила Лиз) о своем умственном развитии.
Как объяснить этому рассудочному поколению, что в дни молодости Элис
умственное развитие было не в моде?
Формально, как незамужняя, она не принадлежала к кружку матрон, но во
время войны, как невеста солдата, она разделяла их романтические мечты, а
двадцать лет, в течение которых она исполняла при Лиз роль матери, дали ей
возможность не отстать от них и в их материнских заботах. Но как мало было
это по сравнению со спокойными десятилетиями, в течение которых они жили,
рожали детей, налаживали домашний уют и были всем довольны!
Сильнее всего жгла мысль, что и у нее мог бы быть свой ребенок. Но ее
мать помешала всему. Чем старше она становилась, тем больше терзалась