"Димфна Кьюсак. Жаркое лето в Берлине" - читать интересную книгу автора

державы, на которые мы уповали, возрождают гитлеровское чудовище. Он
предлагал мне уехать вместе с ним из Германии.
"Нам здесь не место, - говорил он. - Нам не место в этом мире
коррупции. Сейчас хуже, чем тогда, когда я эмигрировал. Прежде можно было
взывать к демократическому миру, ныне этот мир вооружает наследников
Гитлера. У них короткая память, они вновь идут с открытыми глазами навстречу
своей гибели".
Я остался, несмотря на его предупреждение. Я все еще надеялся.
В компенсации за мою погибшую жену мне было отказано. И не только
потому, что она не принадлежала к германскому народу, а потому, что двадцать
лет назад она его оклеветала, заявив, что только немцы могли оказаться
такими простофилями, что позволили оболванить себя какому-то "выскочке,
расклейщику плакатов Шикльгруберу".
Может быть, вам покажется странным, но всякий раз, когда прокурор
произносил эту фразу, я испытывал чувство гордости за жену. Гитлер мертв.
Жена мертва. Но нацисты помнят ее слова, и эти слова еще способны жалить.
Золотой талант моей жены для них - ничто. Блестящий ум моего брата -
ничто. Загубленная жизнь моей дочери - ничто. А я... - Он пожал плечами. -
Вот тогда я тоже начал драться. Я стал членом Союза жертв фашизма. И тут я
понял то, что напрасно старалась внушить мне Брунгильда после моего
возвращения, а именно: наша семья не исключение. Женщины, которые сумели
уцелеть в Освенциме и Равенсбруке, познали многое такое, чего ни одна
женщина не должна была бы знать.
Я стал одним из руководителей Союза. Я был нужен, потому что не был ни
евреем, ни коммунистом, ни социалистом, словом, ни одним из тех, кто вел
борьбу против Гитлера. И, не будь в крови моей жены капли еврейской крови,
я, вероятно, был бы одним из тех миллионов немцев, которые, живя в то
страшное время, не видели, не слышали, не замечали, что коричневая чума
уничтожает цивилизацию на моей родине.
Я до конца осознал это после разговора с одним знакомым, - заключенным
из Бухенвальда. Он готов был поклясться, что знаменитый мюнхенский врач,
живший неподалеку от нас, убил моего брата и еще сотни две других
заключенных, впрыснув им эвипан натрия.
Мы, поруганные, лишенные прав бедняки, жили в убогих клетушках мрачного
старого дома, а через улицу, распираемый успехом, богатством, наглостью,
проживал доктор Ганс Кислер. В тысяча девятьсот сорок седьмом году он был
приговорен к смерти американским судом, но приговор был заменен пожизненным
заключением. Он просидел меньше пяти лет. Он вышел на свободу в тысяча
девятьсот пятьдесят втором году. Получил от правительства около трех тысяч
фунтов компенсации и поселился в Мюнхене, где приобрел богатую врачебную
практику. Это было явным оскорблением всех пострадавших от него. Многие
знали о преступной деятельности Кислера. Они потребовали расследования дела.
Он воздел руки с выражением беспредельного презрения.
- Но что значат наши страдания для тех, кто сегодня стоит у власти?
Кислер бежал в Каир при попустительстве государственного прокурора, бывшего
нациста. В Мюнхене всем было известно, что он знал о преступлениях Кислера.
Была сделана слабая попытка воздействовать на прокурора. Но и это ни к чему
не привело. Зато полиция начала преследовать нас. Кстати, Кислеру она тоже
покровительствовала. Несправедливость терзала мне душу. Япотерял сон. Все
свое время я тратил на встречи с людьми, испытавшими то, что я испытал. Я