"Эдуард Самойлович Кузнецов. Дневники (Во время первого пребывания в трудовом лагере в 1967) " - читать интересную книгу автора

годик-другой согласен будешь на карачках ковылять из Москвы до границы. Я
тоже первый месяц после Владимира был похож на блаженного идиотца..."

20.12. Все еще слишком недавно, чтобы уверенно жонглировать фактами,
отделяя главное от второстепенного, - все кажется важным. Весь спектр
упований, стремлений, опасений... И ничто не хочет втискиваться в
удобопроизносимые словесные формулировки, ничто не хочет жертвовать и
частицей своей путаной правды, ясности словесного выражения, предпочитая
остаться невнятицей странно сопряженных событий, догадок, предчувствий. Это
неизбежно, если ты не владеешь истиной, а ищешь ее, перебирая в уме и то и
се; так и сяк приглядываясь к утке и к соусу... Какое-то подспудное
тяготение к выводам, к расстановке акцентов, к схеме - почти синониму
ясности, логичности, рациональному освоению мира... Очевидно, всякая мысль
тяготеет к своему пределу выразимости, но дается он лишь ценой потери
некоторого качества, ценой усечения множества связей этой мысли с тем
набором явлений, на выражении которых она претендует. Особенно мысль
зафиксированная на бумаге, - без жестов, голосовой и мимической игры, без
долгого косноязычного топтания вокруг да около, когда каждое слово
приблизительно, этой самой приблизительностью намекая на некую суть, подводя
к транссловесному постижению ее.
С каким недоумением Лурьи спросил меня позавчера, в обеденный перерыв:
"И как это Вы, все понимая и видя?" Поддавшись на лесть, я пустился в
рассуждения о так называемом "полевом зрении", переиначив это понятие на
свой лад, о побеге вообще как виде инфантильного взыскания града Китежа и
черт-ти знает еще о чем. Объяснил ли я хоть что-то? Вряд ли. Разве что самую
малость. Я обычно горячо берусь за объяснения, но, добросовестно увязнув в
деталях, очень скоро остываю, догадавшись, что объяснять надо слишком
многое... А куда же денешься от нервозного ожидания момента, когда тебя
прервут не дослушав? - и лучше ограничиться парой банальных фраз, неуклюже
перескочив к ним через все намеченные вначале психологизмы.
До чего легко быть мудрым, когда ты не у дел, а тем паче - после дел, в
камере. Спроси меня года два назад: "Пошел бы ты с дюжиной парней на
что-либо противозаконное?" - я бы, как и сегодня: "Нет".
Во-первых, сомнительно сострил бы, дюжина да я в придачу - чертова
дюжина. Во-вторых, при таком количестве посвященных практически неизбежна
утечка информации - не говоря уже о провокаторах и сексотах. А в-третьих, не
только за мной, как бывшим государственным преступником, не исправившемся за
семь лет заключения, будет постоянная слежка, но и за большинством из этих
двенадцати. Ведь не родились же они "контрами", а стали ими. Ну, а пока
доходили до кондиции, наверняка привлекли к себе внимание сначала рядовых
советских граждан, а потом и дорогих органов (одно из объяснений, почему в
загранплаваниях, пограничных и оккупационных войсках относительно редки
случаи "измены родине"). При таком количестве участников можно рассчитывать
на успех только какого-нибудь сугубо уголовного мероприятия, что, как
известно, аморально. Одно дело ищущие незаконной наживы, и другое - те,
поступки которых определяются соображениями, выспренно называвшимися в том
столетии идейными. Если первые отчетливо сознают предосудительность своих
намерений и, как правило, умеют молчать, то вторые, дожив до собственных
идей и неодолимой потребности их реализации, рассматривают свои действия -
чаще всего, грядущие - в качестве бескорыстно-благородных с острой приправой