"Эдуард Самойлович Кузнецов. Дневники (Во время первого пребывания в трудовом лагере в 1967) " - читать интересную книгу автора

мелочей, банальных неприятностей - не говоря о крупных, - что надежда
сегодня, сейчас одним рывком разорвать их липкую паутину гипнотически
притягательна - будь что будет, ибо и самое страшное всего лишь
проблематично, тогда как насущный хлеб повседневного зла, сколь бы ни было
оно незначительно с виду, стоит в горле комом. Определенному типу характеров
тяжко променять первородство мужественного образа жизни - со всей тяжестью
расплаты за него - на чечевичную похлебку смиренного ожидания подачки,
которой к тому же и нет надежды дождаться. Общее настроение подытожил Бодня:
"Посадят - тем вернее потом выпустят в Израиль". Один сбежал с институтских
экзаменов, другой из воинской части, третий порвал с любовницей, тот уже
отправил по почте прощальное письмо жене... Вернуться? Если завтра в
полдень - пусть чудом! - можно оказаться в Швеции? Вернуться к прежнему? Да
еще так осложненному, к прежнему, с которым наконец-то порвал все связи?
Слежка - ведь дело обыденное: может, они не знают о нашем замысле, доследят
до аэродрома, мы сядем в самолет - и они останутся с носом...
Более всего меня мучила мысль о жене и ее отце, но... но эта тема
бесконечна - постараюсь вернуться к ней как-нибудь позже, когда будет
посвободнее со временем.
Перечитал написанное. Впечатление, что я выгораживаю себя, обвиняя в
промахах только Дымшица и Бутмана. Это не верно. Если они не были достаточно
внимательны к моим предложениям, то и я ведь не все, сказанное ими, принимал
к сведению. Главная и вечная наша беда - дилетантизм и инфантильная
недооценка мощи полицейского аппарата любезного нашего отечества.
Алика не менее энергично, чем меня, теснили после освобождения.
Интересно, вполне ли сознательно тиранят они бывших заключенных? Или это
запрограммированное бездушие раз заведенной хитроумной машины, не умеющей
предвидеть побочные эффекты своих действий? Я не о ворах и хулиганах - имя
им легион, они мгновенно вливаются в толпу у заводской проходной, мало чем
отличаясь от нее по сути. Опекают их весьма приблизительно. Я о тех, кто в
той или иной форме усомнился в абсолютной благости Старшего брата и не
предал под развесистым каштаном ни себя, ни друзей. В лагере работа над
строптивым зеком сводится преимущественно к применению двух силовых приемов:
урезанию пайка и карцеру, на воле точек опоры для рычагов многообразного
преследования куда как больше: прописка, жилье, работа, семья, соседи,
знакомые... В лагере человек или выдерживает, поставив крест на досрочном
освобождении ценой сотрудничества с голубыми ребятами, или ломается; на воле
он или сникает или его опять сажают. Стоит тебе пару раз встретиться с
какой-нибудь девицей, как ее вызывают в КГБ, расспрашивают, инструктируют...
В конце концов ты шарахаешься от всех, подозревая, мучаешься огульности этих
подозрений, не желаешь играть в навязанную тебе игру и все же играешь в нее
поневоле... Будь ты и в самом деле лицом значительным, носителем реальной
опасности для государства, спецотношение к тебе - одно из условий твоей
роли, но если ты только хочешь, чтобы тебя оставили в покое, то скоро, очень
скоро так начинаешь тяготиться чекистской опекой, что совершенно искренно
говоришь: "А ведь в лагере-то было легче". На воле человек не ломается, а
сникает или вновь садится, если осмеливается высказывать свои взгляды столь
же прямо, как привык это делать в лагере. О, в России тоже есть свой
Гайд-парк - в Мордовии; там, за проволокой, ты можешь говорить, что угодно -
от силы дадут 15 суток карцера или год одиночки или пару-тройку лет тюрьмы.
Это и есть социалистическая демократия: ты свободен и можешь говорить, что