"Эдуард Самойлович Кузнецов. Дневники (Во время первого пребывания в трудовом лагере в 1967) " - читать интересную книгу автора

молодчина, весел и откровенно беззаботен, хотя головы не теряет. Но более
всего я рад за Сильву - она пришла в себя и не признала себя виновной по
всем пунктам обвинения. Как и все, кроме Изи и Бодни. Хотя во время
следствия Дымшиц и Сильва признавали себя полностью виновными. Великое дело,
когда не один, как в следственном кабинете, а среди своих, - даже если за
каждое украдкой сказанное слово следуют окрики и угрозы конвоя. Не
исключено, что тут и не без моего влияния - я пользовался во время следствия
всяким поводом, чтобы как можно более подробно зафиксировать в протоколе
допроса свои доводы о неправомерности квалификации наших действий по ст. 64
"а" и аргументацию в пользу ст. 83. Я именно рассчитывал, что после
ознакомления с делом все будут в курсе моей позиции, а присоединиться к ней
или нет - дело каждого.
Прокурор дубина. Дело знает плохо - его то и дело выручает Катукова
(его помощник). После окончания заседания я пожаловался Лурьи, что меня от
одной физиономии прокурора передергивает, не говоря уж о его красноречии.
"Должность, - говорит, - такая. А что не очень знает дело, так ему и не
обязательно. Он больше, так сказать, символизирует волю государства...
Думаете, Каренин был приятнее?" "Зачем так далеко ходить, - толкую я ему, -
та же Катукова, рядом с ним, - умница. Видели, как она его толкает в бок,
это символ, когда он чересчур завирается? Так и видно, что ей ужасно
неудобно за него иной раз".
Мы предварительно договорились всячески выгораживать женщин, если уж до
того дойдет. В частности условились представить дело так, что они будто бы
ничего толком не знали, действовали, слепо повинуясь мужской воле.

16.12. Проснулся еще до подъема - ни аппетита, ни сна... Похоже, сейчас
около 5 часов утра.
Перед самым отъездом из Риги - в квартире кавардак, беготня и
судорожное веселье. - Сильва спросила меня: "А что нам будет?" "Если им
удастся обстряпать Дело в тишине, то мне могут и вышак дать, - не без
самолюбования ответил я, но, увидев ее глаза, устыдился и торопливо
заключил.
- Но, конечно же, не расстреляют. Если и дадут смертную казнь, то
только для острастки другим. А тебе - от силы года три, только веди себя,
как условлено". "Я не хочу. Пусть и мне, как всем". Мне бы поговорить с ней
помягче, отложив на время все дела, а я ограничился окриком... Теперь она
воображает, что облегчит нашу участь, полностью разделив с нами бремя
ответственности. И еще эта жертвенность...
Как я и был уверен, ее здорово водили за нос. Она мне успела шепнуть:
"Меня обманывали: говорили, что ты давно раскололся, пугали, что расстреляют
тебя..."
Дымшиц пересказал часть беседы Хрущева с Насером во время приезда
последнего после суэцкого кризиса. Прокурор Дымшицу: "А вы слышали этот
разговор? Вы присутствовали там?" Марк даже оторопел от неожиданности. Ему
бы что-нибудь язвительное в ответ: даже, де, - марксистские методы познания
не сплошь сводятся только к быванию и подслушиванию. Если эта балда Соловьев
завтра будет столь же нагл, меня, боюсь, может понести...
Вот вчерашний разговор с Лурьи (в присутствии начальника конвоя),
вернее два разговора: один в обеденный перерыв, другой вечером, после
судебного заседания. Утром я сообщил ему, что, кажется, все же выскажусь