"Эдуард Самойлович Кузнецов. Дневники (Во время первого пребывания в трудовом лагере в 1967) " - читать интересную книгу автора

склонности к властвованию, ни любви к безропотному подчинению, ни питая
надежд на радикальную демократизацию исконно репрессивного режима в
обозримом будущем, считая себя ответственным - пусть и косвенно - в качестве
гражданина этой страны за все мерзости, ею совершаемые, я решил покинуть
пределы СССР. Бороться с советской властью я считаю не столько делом
невозможным, сколько ненужным, т. к. она вполне отвечает сердечным
вожделениям значительной - но, увы, не лучшей - части населения.
Мать моя, Кузнецова Зинаида Васильевна, русская, отец, Герзон, Самуил
И(?), умерший в 41 г., был евреем. Очень характерно, что именно в 53 г. моя
мать сменила фамилию - а вместе с нею и я в качестве несовершеннолетнего, -
взяв свою девичью - Кузнецова. Мог ли я знать - 16-летний и безмозглый
комсомолец, - какой двусмысленностью обернется моя уступка настоянию матери
записаться при получении паспорта русским? Наблюдая проявления стихийного
народного антисемитизма, а иногда и угадывая совпадение этих проявлений с
некоторыми аспектами сознательной государственной политики, я, созрев до
собственного мировоззрения, счел лично для себя необходимым присоединиться к
гонимым. Я вырос в русской семье, о еврейской культуре - не имея в виду ее
преломление чуть ли не во всех культурах мира - у меня практически нищенское
представление, и потому на первой своей стадии мой выбор себя в качестве
еврея был продиктован скорее эмоциональными, нежели осознанно кровными
мотивами. Нечто вроде цветаевского:

Так не достойнее во сто крат
стать вечным жидом?
Ибо для каждого, кто не гад,
еврейский погром - Жизнь".

Месяца за два до освобождения из Владимирского централа я подал
заявление на имя начальника тюрьмы с просьбой записать меня евреем в
документах, которые я должен был получить по выходе из тюрьмы. Мне отказали,
сославшись на изъятый при аресте паспорт. Позже я обращался в милицию с
просьбой о перемене записи в графе о национальности - сначала мне отказали
потому, что я был под гласным надзором, потом потому, что у меня не снята
судимость, снять же ее я мог лишь через 8 лет. Ассимиляторов вполне,
разумеется, устраивает считать меня евреем, но числить в русских.
Не скрою, что пройдя за 7 лет все круги пенитенциария, я психически
устал и, освободившись, мечтал лишь о том, чтобы меня оставили в покое. Но
где там? Слежка, надзор, вызовы в КГБ, в милицию, необходимость ютиться по
чужим, углам... Меня прописали в г. Струнино Владимирской области. Иногда
струнинская милиция письменно разрешала мне съездить в воскресенье в Москву
к матери, однако московская милиция рекомендовала мне "не попадаться ей на
глаза". Так что и в эти редкие - вроде бы дозволенные - наезды домой я
вынужден был скрываться, ночуя у друзей. И так должно было продолжаться 8
лет. Не правда ли, кое-что проясняется в мотивах моей попытки эмигрировать,
мотивах, которые с примитивной тенденциозностью зашифрованы в
сакраментальном зачине - "Будучи антисоветски настроен..."?
В январе 70 г. я переехал в Ригу, к жене. В феврале нами был получен
вызов из Израиля и встал вопрос о сборе документов, кои необходимы для
подачи в ОВИР прошения о выезде за границу. Проблема проблем - получение
производственной характеристики. Производственная характеристика ("с работой