"Эдуард Самойлович Кузнецов. Дневники (Во время первого пребывания в трудовом лагере в 1967) " - читать интересную книгу автора

меня к расстрелу, надо довести меня до нужной кондиции, чтобы я покривлялся
на потеху публике.
Дудки! Будь я испанцем, как Унамуно, не побоялся бы пафоса крика:
"Можете меня убить, но не убедить!"

4.12. Ленин о буржуазной демократии словно бл. Августин о язычестве,
добродетели которого суть только скрытые пороки. *** Лесков. "Некуда":
"Сейчас упеку, - говорит Никон Родионович. - Чувствуй, с кем имеешь
обращение!" Народ это очень чувствовал и не только ходил без шапок перед
Масленниковыми хоромами, но и гордился им. У нас теперь, - хвастался мещанин
заезжему человеку, - есть купец Н.Р. Масленников прозывается, вот так
человек! Что ты хочешь, сейчас он с тобою может сделать; хочешь в острог
тебя посадить - посадит; хочешь плетюганами отшлепать, или так в полицы
розгам отодрать, - тоже он тебя отдерет. Два слова городничему повелит, или
записочку напишет, а ты ее, эту записочку, только представишь, - сейчас тебя
в самом лучшем виде отделают. Вот какого человека мы имеем!... А вить что? -
Наш брат мужик". *** Гонения на разномыслов страшнее геноцида, - геноцид
лишает людей жизни, уничтожение же инакомыслия посягает на сам смысл жизни
как таковой, т.е. дух, игру ее и рост через различия.

5.12. У советских героев нет пороков, а разве что недостатки, да и то
только для того, чтобы преодолеть их. *** Белкин болтлив нестерпимо, но я
решил подождать до суда - благо недолго теперь. *** Сюжетец: где-нибудь в
горах двое. Один все говорит возвышенно и банально (можно даже не очень) о
тишине. "О, тишина!... Ты высшее блаженство... бальзам усталому израненному
сердцу... и т.п.". Тогда другой бьет его камнем по голове, чтобы услышать
тишину. *** Очень часто предстающий перед судом за антисоветскую
деятельность соглашается считать себя преступником и раскаивается в
содеянном - сказывается влияние подкорки, с детства обрабатываемой вполне
определенным образом. Протестант, повзрослев, дозрев до собственных мыслей и
научившись прислушиваться к голосу совести, возмущается сначала разрывом
между декларируемым и действительным, потом и большим... - но чаще всего
беззакониями, от которых лично он страдает лишь весьма косвенно (косвенно
чаще всего вследствие молодости, так или иначе уберегающей его от наиболее
грубых социально-политических затрещин). И вот это отсутствие лично
приобретенных синяков, неприятие действительности сугубо теоретизирующее, а
не кровное, и является причиной того, что застрявшее в подсознании
благоговение перед властью в критический момент берет верх. Я знал одного
эстонца в лагере, который крайне недоверчиво относился ко всем тем, чье
неприятие советской власти не было полито кровью. "У меня убили отца, двух
братьев и невесту, - говорил он, - мне дороги назад нет. А вы так себе -
играете в оппозицию". Но логика репрессий такова, что единожды пробудившийся
к социально-политической активности - при всей фактической невинности ее
характера, ребячливости и школярском теоретизировании, - даже если лично он
благополучен, попав в лагерь или бывает сломлен или быстро взрослеет, уже
имея на власть очень личный зуб, ибо он-то лучше всех знает, что сидит ни за
что - за детскую игру, за юношеский романтизм, за бескорыстие порывов. ***
Когда человек намного сильнее другого (младенца, например), он не убивает
его торопливо, за любой проступок (преступление), но наказывает
снисходительно. Режим, знающий не только свою силу, но и правоту, не карает